Январь 2010 Февраль 2010 Март 2010 Апрель 2010 Май 2010
Июнь 2010
Июль 2010 Август 2010
Сентябрь 2010
Октябрь 2010
Ноябрь 2010
Декабрь 2010 Январь 2011 Февраль 2011 Март 2011 Апрель 2011 Май 2011 Июнь 2011 Июль 2011 Август 2011 Сентябрь 2011 Октябрь 2011 Ноябрь 2011 Декабрь 2011 Январь 2012 Февраль 2012 Март 2012 Апрель 2012 Май 2012 Июнь 2012 Июль 2012 Август 2012 Сентябрь 2012 Октябрь 2012 Ноябрь 2012 Декабрь 2012 Январь 2013 Февраль 2013 Март 2013 Апрель 2013 Май 2013 Июнь 2013 Июль 2013 Август 2013 Сентябрь 2013 Октябрь 2013 Ноябрь 2013 Декабрь 2013 Январь 2014 Февраль 2014 Март 2014 Апрель 2014 Май 2014 Июнь 2014 Июль 2014 Август 2014 Сентябрь 2014 Октябрь 2014 Ноябрь 2014 Декабрь 2014 Январь 2015 Февраль 2015 Март 2015 Апрель 2015 Май 2015 Июнь 2015 Июль 2015 Август 2015 Сентябрь 2015 Октябрь 2015 Ноябрь 2015 Декабрь 2015 Январь 2016 Февраль 2016 Март 2016 Апрель 2016 Май 2016 Июнь 2016 Июль 2016 Август 2016 Сентябрь 2016 Октябрь 2016 Ноябрь 2016 Декабрь 2016 Январь 2017 Февраль 2017 Март 2017 Апрель 2017
Май 2017
Июнь 2017
Июль 2017
Август 2017 Сентябрь 2017 Октябрь 2017 Ноябрь 2017 Декабрь 2017 Январь 2018 Февраль 2018 Март 2018 Апрель 2018 Май 2018 Июнь 2018 Июль 2018 Август 2018 Сентябрь 2018 Октябрь 2018 Ноябрь 2018 Декабрь 2018 Январь 2019 Февраль 2019 Март 2019 Апрель 2019 Май 2019 Июнь 2019 Июль 2019 Август 2019 Сентябрь 2019 Октябрь 2019 Ноябрь 2019 Декабрь 2019 Январь 2020 Февраль 2020 Март 2020 Апрель 2020 Май 2020 Июнь 2020 Июль 2020 Август 2020 Сентябрь 2020 Октябрь 2020 Ноябрь 2020 Декабрь 2020 Январь 2021 Февраль 2021 Март 2021 Апрель 2021 Май 2021 Июнь 2021 Июль 2021 Август 2021 Сентябрь 2021 Октябрь 2021 Ноябрь 2021 Декабрь 2021 Январь 2022 Февраль 2022 Март 2022 Апрель 2022 Май 2022 Июнь 2022 Июль 2022 Август 2022 Сентябрь 2022 Октябрь 2022 Ноябрь 2022 Декабрь 2022 Январь 2023 Февраль 2023 Март 2023 Апрель 2023 Май 2023 Июнь 2023 Июль 2023 Август 2023 Сентябрь 2023 Октябрь 2023 Ноябрь 2023 Декабрь 2023 Январь 2024 Февраль 2024 Март 2024
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
30
31
VIP |

Людмила Хитяева. Вечная оптимистка

Есть народная мудрость: Доверяй, но проверяй!

Возмездие за "Крокус" для Турции. Готов ли Эрдоган выдать русским западную агентуру в Стамбуле?

Захарова: главы СЕ опозорились, оставив без реакции теракт в «Крокусе»

«Это сигнал — мы знаем не всё». Из-за потепления Земля замедляет вращение

Приехав со съемок на дачу, я увидела мужа в окружении деревенской ребятни. Валера что-то увлеченно...

Людмила Хитяева Г. Кмит/РИА Новости

Приехав со съемок на дачу, я увидела мужа в окружении деревенской ребятни. Валера что-то увлеченно рассказывал и смеялся. В эту минуту у меня и созрело решение: «Уйду в сторону. Но сначала помогу мужу найти женщину, которая родит ему детей».

Я сержусь на подруг, когда начинают жаловаться:

— Побойтесь Бога! Солидный возраст без серьезных болезней встречаете. Есть силы заниматься любимой профессией. Дети, внуки вас любят. Живете в благоустроенных квартирах, не голодаете. Подумайте о тех, кому сейчас по-настоящему плохо.

В ответ, как правило, слышу пристыженное ворчание:

— Тебе-то легко быть вечной оптимисткой. Всю жизнь в счастливицах ходишь...

Я действительно счастливая женщина. Хотя были в моей жизни и потери, и предательства, и горькие слезы в подушку. Но никогда не позволяла обиде, гневу и унынию надолго селиться в душе, умела прощать и находить в сердце место для новой любви.

Я и родилась от большой любви. Папа и мама прожили вместе шестьдесят четыре года и обращались друг к другу только Ванечка и Верочка. В нашем доме никогда никого не обсуждали и не осуждали. И люди знали: за помощью надо бежать к Хитяевым.

Мне было полгода, когда однажды в дверь квартиры постучали. Открыв, мама увидела на площадке мужчину в грязной, изношенной до дыр одежде.

— Только что освободился из лагеря. Если сейчас, как другие, захлопнете передо мной дверь, не обижусь. Но... — он прижал сжатые в кулаки руки к груди, — мне очень хочется есть.

— Проходите, — пригласила мама. — Накормлю вас щами, — и вдруг спохватилась: — Вот только хлеба нет. Не могли бы посидеть с ребенком, пока сбегаю в магазин?

Через много лет, вспоминая тот случай, мама сокрушалась: «Как я могла оставить тебя, такую кроху, с чужим мужиком?! Да еще лагерником? — и тут же находила себе оправдание: — Впрочем, сразу почувствовала, что ему можно доверять».

Интуиция маму не подвела. Вернувшись из магазина, она застала гостя качающим коляску. Доедая вторую тарелку щей, вчерашний «сиделец» поведал, что был осужден за пару килограммов пшеницы, насыпанных в фартук умирающей от голода старухе. Вез зерно с поля на элеватор, а она у двора стоит — глаза запали, ноги еле держат.

Мама дала гостю рубашку и брюки отца, немного денег — и вскоре о визите незнакомца забыла. А через год он появился на пороге увешанный гостинцами: «Век помнить вашу доброту буду, всяческого благополучия и счастья желать. Оно, счастье, обязательно в вашей жизни будет, потому что вы людям помогаете».

Как в воду глядел. Скольким солдатам в Великую Отечественную мама жизнь спасла — не сосчитать. Мобилизовали ее с третьего курса мединститута. Все время, пока шли бои за Сталинград, мама в составе медбригады перевозила раненых на судне «Пролетарий» в горьковские госпитали. Рассказывать о войне не любила. Завесу над ее военным прошлым приоткрыл один случай.

Звонок в дверь. Открываю. На пороге — мужчина и женщина с маленькой девочкой.

— Скажите, военврач первого ранга Вера Ивановна Хитяева здесь живет?

— Дочка, кто там? — донесся из комнаты мамин голос. Через мгновение в прихожей появилась и она сама.

— Это я, — выдохнул мужчина и упал на колени. Видя растерянность мамы, женщина шагнула вперед, заговорила сбиваясь:

— Вы моему мужу ногу спасли... А может, и жизнь... Мы вас через справочную нашли... Вот приехали, чтобы спасибо сказать.

Встав с колен, мужчина спросил:

— Вы меня не помните? Конечно нет. Нас же тысячи было — тех, кого вы вывезли из сталинградского ада. Меня сильно ранило в ногу осколком снаряда. Рана загноилась. По обрывку разговора доктора с кем-то из сестричек я понял: в госпитале ее отрежут. А вы стали мне по нескольку раз в день перевязку делать. Вытаскивали червей из раны, промывали ее травяными отварами. И вот, как видите, на своих двоих. Хотите спляшу?!

Мама рассмеялась, но в глазах стояли слезы.

Этот бывший солдат нашел нас в 1947 году, весной. Я сдавала выпускные в школе и именно после его визита решила поступать в мединститут. Уже успешно выдержала первый экзамен, когда подружка попросила сходить за компанию на прослушивание в театральное училище. После первого тура ко мне подошел председатель комиссии: «Вам всего семнадцать, а большинству абитуриентов за двадцать. Но не смущайтесь и ни в коем случае не отступайте. В вас есть искра божья, талант — поступите обязательно!»

Через три недели я стала студенткой театрального. Самой младшей на курсе. Меня звали Желторотиком, всячески заботились, и имей однокурсник Александр Белокринкин хоть самый ничтожный порок, ни за что не позволили бы за мной ухаживать. Но Саша был само совершенство: глубоко порядочный, талантливый, а уж какой красавец — словами не передать!

После института нас взяли в гремевший на всю страну Горьковский театр драмы. К 1957 году мы оба были заняты в половине репертуара. Я больше других любила спектакль «В нашем доме». В нем меня и увидел писатель Анатолий Рыбаков, благодаря которому Людмила Хитяева получила пропуск в кино. Режиссер Исидор Анненский искал исполнительницу главной роли для фильма «Екатерина Воронина», и Рыбаков посоветовал присмотреться к молодой актрисе Горьковской драмы.

Вскоре вызвали в Москву на пробы. На Киностудию имени Горького вошла трясясь от страха, а режиссер с ходу еще и огорошил: «Вашей партнершей на пробах будет Мордюкова».

Сижу в кресле гримера, зубы сжала, чтобы от волнения не стучали. Входит Нонна. Заметив меня, разводит руки в стороны и широко улыбаясь, нараспев восклицает:

— Мо-о-я ты кра-а-со-ота!!! — протягивает руку: — Я Нонна.

В браке с Сашей Белокринкиным я родила сына — единственного, бесконечно любимого Пашу Из архива Л. Хитяевой

— А я Люда... — шепчу еле слышно и понимаю — еще немного и Нонна задавит своей энергетикой. А мне ее героиню, крановщицу Дусю, перед камерой распекать надо. Я же инженер огромного порта, коллектив в железном кулаке держать должна.

Собралась в одну минуту и такой разнос Нонне — Дусе устроила! Когда прозвучала команда «Стоп!», Мордюкова метнула на меня веселый взгляд: «Молодец! Сразу быка за рога!»

Худрук Горьковской драмы Николай Александрович Покровский, узнав, что меня утвердили на главную роль в кино, вздохнул: «Езжай конечно, но постарайся сделать так, чтобы репертуар родного театра не страдал. Если в съемках наметится перерыв, сразу сообщай — будем спектакли с твоим участием на эти дни ставить». Так и моталась несколько месяцев из Москвы в Горький и обратно.

Съемки «Екатерины Ворониной» близились к концу, когда в коридоре студии я увидела стремительно движущуюся навстречу группу людей. Впереди — режиссер Герасимов. Поравнявшись со мной, он вдруг резко сбавил шаг.

— О, товарищ Хитяева!

— Да, это я... — заробела, помню, страшно. — Здравствуйте, Сергей Аполлинариевич.

— Смотрел ваш материал — хорош, хорош! А для начинающей актрисы — тем более. Знаете, что я вот-вот «Тихий Дон» снимать начну?

— Знаю. Все об этом говорят.

— Хотели бы у меня сыграть?

— Да кто же у вас не захочет?! А в какой роли?

— Дарьи.

Вместо того чтобы радостно закивать, начинаю вякать: мол, всю жизнь прожила в городе, деревенских обычаев совсем не знаю, казацкий диалект опять же...

— А это ничего, — успокаивает Герасимов, — у нас все артисты городские: и Глебов, и Быстрицкая, и Кириенко.

— Если вы в меня верите, то я, наверное, соглашусь.

Сделала, называется, одолжение!

Съемки «Тихого Дона» проходили на хуторе Диченском. После успеха «Екатерины Ворониной» на площадку вышла королевой, но корону носила недолго — до начала работы над первым эпизодом. Герасимов намеренно выбрал самую сложную сцену — причитание Дарьи над телом убитого мужа.

Только начали работать — команда «Стоп!». «Что за театральность ты тут демонстрируешь? — возмущенно кричал Герасимов. — Что это за заламывание рук, как в плохой самодеятельности? Ты мне чувство давай, а не эти дешевые жесты!»

«Выдать чувство» не получилось ни в первый день, ни во второй. Я была на грани нервного срыва. На третий перед началом съемок подошла к режиссеру:

— Вы в меня поверили, но ничего не получается. Наверное, мне надо уезжать, а вам искать другую актрису.

— Ничего подобного, — отрезал Сергей Аполлинариевич. — Все с этого начинали, — и вдруг, обернувшись, крикнул в толпу окруживших съемочную площадку зрителей: — Марья Павловна! Подите-ка, дорогая, сюда!

Марья Павловна не спеша двинулась к нам. Дородная, с гордо посаженной головой.

— Научите-ка молодую актрису причитать как надо. Сможете?

— Сделаем.

На другое утро Марья Павловна приезжает за мной на запряженной вороной кобылой телеге. Всю дорогу пытаюсь выяснить куда едем, но в ответ слышу: «Сиди ты! Будем на месте — узнаешь».

Наконец соседний хутор. Входим в курень, а посреди горницы на застеленном вышитыми полотенцами столе — гроб. В нем — старый-старый дедушка. Рядом сидят три старушки. Тихонько молятся. Марья Павловна подходит к гробу, с минуту стоит молча, а потом как заголосит: «На кого ты нас покинул, как рано ушел!» Старушки какое-то время пребывают в растерянности, затем начинают вторить. Ни у одной из четырех — ни слезинки, а воют так, что у меня внутри все переворачивается. Слезы из глаз льются ручьем, дыхание перехватывает. Не по незнакомому старичку рыдаю, а по своей «пропащей жизни». По тому позору, который придется испытать, несолоно хлебавши вернувшись в Горький. Марья Павловна со старушками давно уж отрыдали, а я все никак остановиться не могу.

Ночью так и не уснула. Наутро посмотрелась в зеркало — матушки-светы: лицо распухшее, глаза заплыли, нос картошкой! Замотала голову платком, только узенькую щелку для глаз оставила... Пока ехали из гостиницы до съемочной площадки, ни с кем словом не обмолвилась. На душе — ощущение жуткой, невосполнимой потери. Когда прибыли на место, все кинулись к гримерам, а я осталась в автобусе.

Минут через десять в салон вошел Герасимов: «Ты чего замотанная? Ну-ка, сними платок. — Сняла. Герасимов долго на меня смотрел, а потом рубанул рукой воздух: — Вот сегодня твое лицо мне нравится! И сегодня у тебя все получится!»

На этот раз я не думала ни про камеру, ни про режиссера... Вдруг откуда-то изнутри поднялась вчерашняя волна — и я заголосила. С надрывом, со слезами, с неизбывным горем и в глазах, и в жестах.

Несмотря на то, что первый дубль был удачным, Герасимов снял еще три. После каждого довольно потирал руки и беззлобно покрикивал на баб-зрительниц, которые принимались рыдать вместе со мной.

Через пару дней пленка с эпизодом «причитание Дарьи над телом Петра» после проявки вернулась из Москвы в Диченский. Вечером вся группа села смотреть материал. «Сеанс» проходил в молчании, а когда закончился, Герасимов объявил: «Ну, знаш-ка, понимаш-ка, будем делать пельмешки!» Это означало, что ему понравилось и завтра группу ждет выходной день с фирменным блюдом режиссера на ужин. Такой был ритуал — отмечать каждый удачный этап пельмешками. Мясо (непременно трех видов: говядину, свинину и баранину) Герасимов выбирал сам. Крутить его в мясорубке доверял мужчинам-актерам, а лепить усаживал всю группу. Пельмени под руководством Сергея Аполлинариевича делались крошечные — такие, чтобы можно было положить в рот целиком. Для варки он брал огромную кастрюлю, добавлял в воду всякие специи, осторожно опускал в кипяток несколько сотен завернутых «ушками» малепусечек, а потом половником разливал кулинарный шедевр по глубоким тарелкам. Наесться этой вкуснотищей было невозможно!

Была измена или мужа оговорили? Может, полученная мною травма — кара за то, что поверила в возведенную на него напраслину? из архива Л. Хитяевой

Для успокоения собственного самолюбия скажу, что не у меня одной на съемках «Тихого Дона» поначалу были проблемы. Над сценой, где Степан избивает Аксинью, мучились несколько дней. Наверное, Элина Быстрицкая боялась выглядеть на экране некрасивой, поэтому ничего и не получалось. Сергей Аполлинариевич пытался воздействовать на нее разъяснениями: «У казаков, как и у цыган, муж жену за блуд убить мог. На глазах у всего села — и никто бы не вступился. Считали: за дело. Если вдруг понесла от другого — кованым сапогом прямо в живот, чтобы скинула. Понимаешь?»

Элина кивала, звучала команда «Мотор!» — Герасимов снова морщился и переходил на крик: «Когда он тебя бьет, ты пыль жрешь! Лицо от ужаса перекошенное, боль в нем, страх! Забьет же до смерти!»

Когда стало ясно, что словами результата не добиться, Герасимов размахнулся и с силой ударил Элину по лицу. Она упала, губы задрожали, на глазах появились слезы. «Снимать ее! Быстро!» — скомандовал режиссер.

Кому-то подобный метод покажется непозволительным, но результат-то был! И сцена, где муж избивает Аксинью, в фильме — одна из самых сильных!

Со мной после съемок первого эпизода у режиссера особых заморочек не было. Поняв натуру Дарьи — бесшабашную, непредсказуемую, но в то же время добрую и открытую, я уже знала, как она поведет себя в тех или иных обстоятельствах. Как посмотрит, как поправит волосы, как улыбнется.

Приближался день, когда нужно было снимать эпизод самоубийства Дарьи. Стоя на берегу притока Дона, Сергей Аполлинариевич размышлял вслух:

— У берега снимать нельзя: вода от ила мутная. Придется поставить камеру на плот. Дарья входит в воду, потом плывет. По-мужски, загребая мощными, резкими взмахами. На середине реки кричит: «Прощай, Дуняха!» — и уходит на дно.

Я стояла рядом и чувствовала, как вдоль хребта ползет струйка пота. Наконец решилась подать голос:

— Сергей Аполлинариевич, я плавать не умею.

Он обернулся и посмотрел расширившимися глазами:

— Как? Ты же с Волги!

— Вот в этой Волге я три раза и тонула. В последний еле откачали, — и едва не срываясь на плач: — Я воды бо-о-юсь!

— Ничего! — пресек попытку разрыдаться режиссер. — Есть у нас в группе человек, который тебя в два счета плавать научит. Петя, иди-ка к нам!

Петром звали каскадера-тренера, который ставил в картине конные трюки, но каждое утро группа наблюдала, как он играючи переплывает Дон туда и обратно.

Через пару дней я уже хорошо держалась на воде и могла без передышки преодолеть метров двести. Правда только вдоль берега. Если вдруг казалось, что встав, не нащупаю ногами дно, впадала в панику.

В предложении Петра прокатиться на лодке никакого подвоха не усмотрела. Разместились на «судне» вчетвером: я, каскадер и двое актеров из массовки. Доплыли до середины Дона, и тут мои спутники начали лодку раскачивать. Я кричу «Прекратите!», а они ржут. В конце концов лодка перевернулась. Я от страха начала молотить по воде руками. Сквозь плеск расслышала голос Петра: «Успокойся! Восстанови дыхание и плыви к берегу. Широкими гребками, как учил. Давай-давай!»

Выползла на берег, не чувствуя ни рук ни ног. Но счастлива-а-ая! Мне теперь до середины реки доплыть — раз плюнуть.

Привыкший все доводить до совершенства Герасимов не удовлетворился ни первым, ни пятым, ни одиннадцатым дублем. Двенадцатый вроде его устроил, но тут стало садиться солнце: «А давайте-ка еще один раз, на фоне заката!»

Доплываю до места, где должна утонуть, кричу «Прощай, Дуняха!» и ухожу под водой в сторону, чтобы стоящая на плоту камера могла зафиксировать сомкнувшуюся над моей головой гладь.

Все, можно выныривать на поверхность, но... не могу! Налитое свинцом от усталости тело идет ко дну. Вот уже вижу, как мимо проплывают рыбки, как колышутся водоросли... Вытащил меня на плот Петя. Сиганул в воду как был: в футболке, брюках и кедах. Однако донской водички я нахлебаться успела. Одно утешение — именно этот, тринадцатый, дубль вошел в картину.

Еще шло озвучание «Тихого Дона», а на меня уже посыпались новые предложения: сняться в фильме «Кочубей», в трехсерийной ленте «Поднятая целина». Работая параллельно в обеих картинах, наведывалась домой в Горький на пару дней в месяц. Во время одной из коротких побывок мы с Сашей и зачали нашего любимого сыночка. Носила я его легко — без токсикоза и отеков. И снималась чуть ли не до самых родов: широкие юбки моих героинь скрывали округлившийся живот.

Долго сидеть в декрете не могла — надо было срочно возвращаться на съемки. Мама уволилась из поликлиники и вместе со мной и Павликом поехала в киноэкспедицию под Краснодар. Жара в то лето стояла жуткая. Перед каждой сменой я сцеживала молоко, которое мама хранила в ледяной колодезной воде, а перед тем как накормить им внука, подогревала. С Сашей мы едва ли не каждый день говорили по телефону. Я тратила на переговоры с Горьким почти все гонорары. Навещать нас муж не мог, был плотно занят на репетициях и в спектаклях.

Сама оставлять родной театр я тоже не собиралась. Бывало, прилетала всего на несколько часов — чтобы сыграть спектакль. Но когда на место Покровского — человека талантливого, мудрого, с широкой душой — пришел некто по фамилии Гершт, поняла: долго с ним работать не смогу. Помимо прочих «странностей» было у нового худрука обыкновение — крутить ухо собеседника. Стоит, знаете ли, впритык и сворачивает ушную раковину подчиненного в трубочку. Отпустит, даст распрямиться — и снова закручивает. Народ по большей части терпел. Я — нет. При первой же попытке резко оттолкнула руку главрежа: «Я этого не люблю!»

Второй супруг очень меня любил, боготворил, восхищался мной из архива Л. Хитяевой

Гершт подобной дерзости не простил и решил меня наказать, назначив на главные роли в трех новых спектаклях. Знал прекрасно, что снимаясь в нескольких картинах, я с такой нагрузкой в театре просто не справлюсь, — выходит, вынуждал написать заявление. Я не преминула это сделать. Пришла с бумагой к худруку в кабинет. Гершт встал, подошел и что-то говоря, вцепился в мое ухо. А я схватила его за нос и с силой крутанула. Худрук ойкнул, из глаз брызнули слезы.

«Вам нравится? — поинтересовалась с ехидной злостью. — Вот и другим, знаете ли, не очень!»

Поначалу я тревожилась: не станет ли худрук мстить за мой демарш мужу? Но Александр Белокринкин уже был ведущим актером Горьковской драмы и лишиться его для Гершта было равносильно самоубийству.

Я несказанно гордилась успехами Саши. А вот его моя стремительная карьера в кино, с одной стороны, радовала, а с другой... Мужчины тяжело переживают, когда жены становятся более успешными, чем они. И без того не слишком разговорчивый Саша теперь и вовсе замкнулся в себе. На сцене выдавал бурю эмоций, срывая шквал зрительских аплодисментов, а дома, понурив голову, молчал.

Павлику было года полтора, когда вырвавшись в Горький на пару дней со съемочной площадки фильма «Евдокия», я узнала от подруги-«доброжелательницы», что у мужа появилась зазноба. Помню, как металась из угла в угол по комнате и кричала:

— Как ты мог?! Неужели думал, что я способна такое простить?! Что смогу делить тебя с кем-то? Да, я собственница! И такое же право оставляю за своим мужем. Но я честна и чиста перед тобой, а ты предал и меня, и нашу любовь!

Саша пытался возразить:

— Это неправда...

Но я его прервала:

— Между нами быть ничего не может! Будем оформлять развод!

Больше Саша не сказал ни слова.

Меня до сих пор мучает вопрос: была измена или мужа оговорили? Может, и полученная мною полгода спустя серьезная травма — вовсе не наказание за участие в картине «Вечера на хуторе близ Диканьки», где я играю Солоху, а кара за то, что не дала Саше объясниться, поверила в возведенную на него напраслину?

Большая часть «Вечеров...» была уже отснята, когда режиссер Александр Роу отпустил группу на рождественские каникулы. Павлик стараниями Саши прекрасно стоял на лыжах, и в один из дней мы отправились кататься с горки. Благополучно спустившись вниз, малыш крикнул: «Мамочка, не бойся!»

И я покатила. Вижу, что мчусь прямо на дерево, безуспешно пытаюсь затормозить и со всего маху налетаю носом на острый сук. Боль дикая! Кое-как добираемся до дома. Папа, вернувшись вечером с работы, впал в панику:

— Еще немного — и глаза бы не было! Как же ты так?! Срочно в больницу! Накладывать швы! А вдруг еще и перелом?

Мама — сама рассудительность и спокойствие. Вот что значит опыт военврача.

— Ни в какую больницу она не поедет. Перелома нет, швы тоже ни к чему. Сейчас обработаю рану, сделаю асептическую повязку — все заживет.

Наутро мое лицо напоминает огромный иссиня-черный блин. Звоню Роу: дескать, так и так, в ближайшие шесть-восемь недель профнепригодна. Режиссер сказал, что меня «будут ждать сколько потребуется».

На съемочной площадке появилась через два месяца и продемонстрировала Роу крошечную горбинку на переносице — единственное, что напоминало о травме. «Прекрасно! — неожиданно обрадовался Александр Артурович. — Нам как раз предстоит делать эпизод, где Солоха летит по небу. Будем снимать тебя в профиль — с ведьминской горбинкой!»

Роу от изменения в моей внешности пришел в восторг, зато врач одной из столичных поликлиник, куда я наведалась по совету подруг, посоветовал не быть легкомысленной и пройти курс физиотерапии.

Направляюсь как-то на очередную процедуру, вдруг рядом притормаживает «Волга». Из нее выходит представительный красавец:

— Извините, но мне кажется, я вас уже где-то видел.

— Наверное, вот здесь, — показываю рукой на висящую прямо над нашими головами растяжку с кадром из фильма «Поднятая целина».

С минуту незнакомец переводит глаза с моего лица на плакат и обратно.

— Вы — Людмила Хитяева?!

— Собственной персоной.

— И ходите пешком?

— А еще в метро и на трамваях езжу!

— Кто бы сказал, что встречу такую знаменитость на улице, — не поверил бы. А куда вы сейчас направляетесь? Так я же врач! — обрадованно воскликнул незнакомец, узнав о травме. — Давайте поедем в мою больницу.

По дороге спутник представился:

— Борис Якобсон, хирург-уролог, кандидат медицинских наук, сейчас работаю над докторской.

Помню, усомнилась: «Неужто без пяти минут доктор наук? Больно молод!»

Борис Якобсон в своей области и впрямь оказался гением. В Советском Союзе он первым стал делать операции по перемене пола.

Спустя полгода после знакомства светило медицины, ни разу до тридцати пяти лет не ходивший под венец, сделал мне предложение. Я дала согласие.

Но сначала нужно было оформить развод. В Горький мы с Борисом отправились на его машине. Едем по улице, где располагается районный суд, и вдруг вижу: по другой стороне идет Саша. Но как же он изменился за то время, что мы не виделись! Ратиновое пальто, купленное мною на гонорар за «Екатерину Воронину», болтается как на вешалке, лицо серое, вокруг глаз — черные круги. Сердце защемило от жалости.

Разбирательство только началось, когда мой супруг попросил слова: «Она ни в чем не виновата. В том, что развалилась семья, виноват я. Не мучайте Люду расспросами — разведите нас».

После заседания подошла к нему — обняла, поцеловала:

— Желаю тебе счастья.

Он грустно усмехнулся:

— Я тебе — тоже.

Знаю, что Саша еще долго меня любил и женился только через четырнадцать лет после развода.

Как только у нас с мужем выдавался общий выходной, отправлялись на загородную прогулку или в гости К. Мустафин и В. Мастюков/ТАСС

В 2005 году его не стало, и сегодня, поминая в храме близких, после папы и мамы третьим пишу его имя. А в каждой вечерней молитве прошу: «Сашенька, прости, если в чем-то была неправа».

Ну вот, на моих глазах уже и слезы... Нужно уходить от грустной темы и вспомнить о чем-то веселом... О поездке на фестиваль в Грецию!

Это было в 1968 году. Со вторым мужем Борисом Якобсоном мы уже лет пять жили вместе — в квартире, полученной мной благодаря министру культуры Екатерине Фурцевой. Павлик оставался у бабушки с дедушкой. Накануне его поступления в школу я только заикнулась родителям: дескать, хочу забрать сына в Москву, найму няню — и встретила бурный протест: «Ни в коем случае! Вы с Борисом вечно заняты — кто поможет мальчику справляться с новыми нагрузками? Кто будет следить, чтобы он вовремя питался? Чужой человек?»

Как только выдавался свободный день, я летела в Горький. Везла целый чемодан игрушек, книжек. В другом — подарки для мамы и папы. Без хвастовства скажу, что мои родители щеголяли в таких обновках, каких в Горьком ни у кого не было. Сама я тоже одевалась как подобает звезде. Одной из первых в артистической среде купила норковую шубу в пол, в шкатулке лежали сережки с бриллиантами, кольца с изумрудами и сапфирами. Так что на кинофестиваль в Афины отправилась во всеоружии. И в замечательной компании талантливейшего актера и самобытнейшего человека Бориса Федоровича Андреева. Он действительно был уникальной личностью. Всю жизнь занимался самообразованием, перечитал тысячи книг. Знаток философии, астрономии, литературы, своими знаниями в этих областях поражал даже профессионалов. А в быту, в дружбе был сама простота и доброта. Каждое утро начиналось с того, что Борис Федорович стучал в дверь моего номера: «Хитюля, завтракать!»

Я приходила и видела, что на столе уже стоит дымящаяся кружка с кофе (где-то рядом остывал неизменный спутник всех тогдашних звезд — кипятильник), на тарелке — кусочки сыра, колбасы и ломти черного хлеба. Провизию Андреев привез из Москвы. Обедали и ужинали мы в ресторанах. Но что там подавали? Трепангов, омаров, миног, устриц. Я наслаждалась деликатесами, а Борис Федорович страдал.

На пятый день «бескормицы» посол СССР в Греции Николай Иванович Корюкин и его супруга Александра Ивановна решили узнать, нравится ли нам устроенный греческими коллегами прием.

— Все замечательно! — заверила я. — Принимают на высшем уровне, номера в отеле роскошные и питание — прекр...

— А вот про питание, Хитюля, скажу я, — пробасил Андреев. — Тебе оно, может, и подходит: тяп-тяп клювом — и сыта, а мне все ваши салатики как слону дробина. Хочется уже чего-то фундаментально поесть — борщечка, щец, кусок мяса с картошкой.

— Нужно организовать обед, — озабоченно говорит Александра Ивановна.

— Да уж, и поскорее, а то я с голоду за вас примусь, — Борис Федорович, хитро прищурившись, осматривает посольскую супругу с ног до головы. — И начну с самых мягких мест.

В тот же вечер за нами приехал господин Критос — владелец самых роскошных афинских отелей и ресторанов. Я надела маленькое черное платье, лаковые ботфорты (последний писк моды!), на шею — нитку жемчуга. Шубу при входе в ресторан было сняла, но оказалось, что гардеробы даже в самых элитных питейных заведениях Греции не предусмотрены. Борис Федорович как галантный кавалер вызвался донести ее до обеденного зала, но проследив взглядом за парой следовавших в том же направлении дам — в норковых манто и палантинах, предложил: «Давай-ка, Хитюля, я тебе шубу на плечи накину. Войдешь как королева — ни у кого такой длинной, как твоя, нет».

Нас усадили во главе поставленного буквой «П» стола, а рядом господин Критос водрузил красный — с серпом и молотом — флажок на подставке: дескать, пусть видят, кого я сегодня принимаю — гостей из Советского Союза!

Андреев тут же принялся за еду — знай себе наворачивает. А переводчик (в «толмачи» нам дали японца, много лет женатого на нашей соотечественнице-сибирячке) все угощает и угощает: «Болиса Федоловиса, вы исе это поплобуите и вон это...»

Смотрю, лицо у Андреева порозовело, грудная клетка расправилась. «Слава богу, — думаю, — хоть поест мой Илья Муромец вдоволь».

В разгар застолья в дальнем углу зала раздвинулась стена и вошел мужчина. В элегантном костюме, приземистый, но стремительный. В сопровождении четырех амбалов-охранников прошествовал мимо нашего стола быстрым шагом, успев однако зацепить взглядом и красный флажок на столе, и мое лицо. У меня тоже глаз-ватерпас — сразу уловила мелькнувшее в позах сотрапезников напряжение. «О, — думаю, — непростой товарищ продефилировал, совсем непростой!»

Минут через десять идет обратно. Останавливается метрах в пяти, а к нам направляется один из охранников. Говорит что-то переводчику. Японец подобострастно кивает и обращается ко мне: дескать, госпожа Людмила, вас хотят пригласить на танец.

Поднимаюсь, «непростой товарищ» раскланивается, протягивает руку. Идем на танцпол, свет гаснет, а вместо него по всему залу начинают шарить разноцветные лучи. Я на своих пятнадцатисантиметровых каблуках оказываюсь выше кавалера, потому имею возможность не таясь рассмотреть его лицо: густые брови, хорошая кожа, крупный нос, крепкий мужской рот. А какие сильные руки держат меня за талию! Про исходящий от кавалера аромат — очень тонкий, дорогой — уже молчу.

И про аромат молчу, и вообще... Потому что по-гречески знаю только одну фразу «Я люблю вас», а по-английски могу чаю попросить. Партнер пытается завязать разговор, из которого я понимаю слово «рашен». Отвечаю: «Йес, йес», и мы танцуем дальше. Когда замолкает музыка, кавалер целует мне руку и провожает до места. Тут же возле стола возникает метрдотель и спрашивает, кто из гостей что предпочитает: мясо или рыбу. Я отвечаю, что сыта, а Борис Федорович заказывает мясо.

Людмила Хитяева К. Мустафин и В. Мастюков/ТАСС

Ест и приговаривает:

— Как же я соскучился по нормальной еде за эти пять дней!

Японец-переводчик тут как тут:

— Болиса Федоловиса, вам нлавится мяса?

— Волшебное, аж во рту тает.

— Вам нлавится, потому сто вы японская мяса не плобовали. Знаете, как у нас его готовят? Белут балашка и долго-долго его массилуют, потом поят пивом и опять массилуют. Потом лежут, готовят и на стол подают.

— Ничего, — басит Андреев, — нам и такое, без массажей, сойдет.

Борис Федорович доедает последний кусок «немассированного» барана, когда за моей спиной возникает прежний кавалер. Опять идем танцевать. Вальсируем в молчании, но оно на сей раз нас совсем не тяготит. Мы будто беседуем без слов.

Возвращаюсь за стол как раз к десерту. Официанты разносят вазочки с разноцветным мороженым. Андреев могучей пятерней отодвигает свою в сторону и говорит переводчику:

— Это все для дамочек. Попроси-ка, милай, чтоб мне на кухне чифирь заварили.

Следующие пять минут уходят на разъяснение рецептуры: дескать, пачку чая заливаешь половиной литра кипятка, настаиваешь... Японец в ужасе: как можно такое пить! Это же верная смерть! Пытается вразумить русского гостя:

— Не нада такой сяй, это вледно. Лусше моложеное — оно вкусное!

— Да не буду я мороженое, сказал же! Если бы и съел, только нашего. Ты знаешь, как у нас в России мороженое едят? Берут мороженщицу, долго-долго ее массируют, потом вместе с ней пьют пиво, потом опять долго массируют, а уж напоследок можно и мороженое.

Я умираю от смеха, а бедный переводчик смотрит на Андреева с грустью:

— Все вы сутите, Болиса Федоловиса, все сутите, а я васих суток не понимаю.

Меня опять на танец приглашают. Кавалер держит за талию еще крепче и чуть запрокинув голову, неотрывно смотрит в глаза. Наконец (после третьего-то танца!) мне приходит в голову спросить у японца, с кем я, собственно, весь вечер вальсирую. Глаза у переводчика в одно мгновение становятся похожими на трехкопеечные монеты. Он и представить себе не мог, что кто-то не знает Аристотеля Онассиса.

— Госпожа Люда, это же самый богатый селовек на планете!

Я в ответ только фыркнула: дескать, ну и что, что «самый» — нам-то что? Мы в своем Советском Союзе тоже неплохо зарабатываем: шубы в пол покупаем, изумруды-бриллианты, ботфорты на пятнадцатисантиметровых каблуках. Андреев сидит похохатывает:

— Ну, Хитюля, ты молодец, и тут не в массовке ходишь! Сам Онассис на тебя глаз положил!

Мы с Борисом Федоровичем уже поднялись из-за стола, начали со всеми прощаться, когда в очередной раз отодвинулась стена и появился телохранитель Онассиса. С огромной коробкой в руках. Поставил ее передо мной и велел японцу перевести: «Господин Аристотель просит прекрасную даму принять презент. Здесь лучшие сорта шоколада».

По дороге в отель Андреев меня подкалывает: «Могла бы пару островов в подарок получить, если бы благосклонность продемонстрировала. А теперь вот конфеты ешь. Эх, Хитюша, всему тебя учить надо!»

Прошло примерно полгода, и партия с правительством организовали большое, как бы нынче выразились, артистическое турне. По Сибири. Весь салон личного самолета Косыгина был заполнен народными и заслуженными артистами. Корифеи — Андреев, Крючков, Ладынина, Смирнова — сидели впереди, а молодежь — я, Нонна Мордюкова, замечательный питерский актер Олег Белов — в хвосте.

Выпили коньячку, закусили икоркой, поем песни под гитару. Вдруг с «носа» гремит андреевский бас: «Хитюля, поди-ка сюда!» Подхватываюсь, бегу. Борис Федорович тычет пальцем в развернутую газету. А там фотография с венчания Аристотеля Онассиса и Жаклин Кеннеди. «Ну что? Профукала Россия острова! Из-за тебя профукала!»

Вспоминаю себя в конце шестидесятых. Яркая, стильная, молодая. Супруг Борис Якобсон очень меня любил: восхищался, боготворил, гордился, но в то же время не мог не обращать внимания на других женщин. Я частенько перехватывала его заинтересованные взгляды, брошенные вслед какой-нибудь особе. Говорила себе: «Пусть смотрит, не шоры же ему навешивать», однако с каждым днем все яснее понимала — у нашей семьи недолгий срок. Потому и прервала две беременности, за что ругаю себя по сей день. И Бог мне этого греха не простил — не дал потом выносить ребенка от мужчины, которого очень любила...

Звоночки раздавались все чаще, но еле слышные, можно сказать «косвенные». Никаких разборок я не устраивала. Горький опыт разрыва отношений из-за чьих-то слов и собственных догадок у меня уже был. Теперь я стала мудрее. И держалась мудрости до тех пор, пока не застукала дорогого мужа на месте преступления.

Я была очень хорошей, заботливой женой. Даже если возвращалась со съемок за полночь, утром непременно вставала, готовила завтрак, наливала в термос бульон, крутила бутерброды. Вот и улетая в Киев в трехдневную командировку, наварила-нажарила-напекла чуть ли не на неделю. Отбыла в пятницу, а вернуться должна была во вторник. Но так получилось, что кинопроба понравилась режиссеру, как говорится, с ходу, и в понедельник я уже летела в Москву. Вышла из метро, смотрю — в окне нашей кухни горит свет. Удивилась: «Время двенадцатый час, а Боря не спит...»

Звоню в дверь — муж не открывает. Достаю из сумки ключ, отпираю замок, толкаю дверь — а она на цепочке. Кричу в глубину квартиры:

— Боря, сними цепочку!

Через несколько секунд супруг выглядывает в проем:

— Ой, это ты приехала! А я тебя так рано не ждал.

В голосе, движениях — суета, испуг.

— Скинь цепочку! Я хочу войти!

Осматриваю Бориса с ног до головы. Белая рубашка, отглаженные брюки.

— Знаешь, а у нас гости! — он неумело изображает радостное оживление.

Мой третий муж Валерий Леонтьев ставил трюки на многих картинах «Мосфильма». С Вячеславом Тихоновым из архива Л. Хитяевой

— Да что ты? И поэтому так долго не открывал?

— Нет, просто замешкался.

Вхожу на кухню. За столом сидит дама. В возрасте. Очень средней наружности. На столе — торт, конфеты, коньяк. Судя по тому, что бутылка наполовину пуста, подготовительный период хозяином и гостьей почти пройден и заявись я на полчаса позже, застала бы голубков в постели.

Бросила на стул шляпу, шарф.

— Может, и мне нальете рюмочку?

Гостья засуетилась:

— Конечно, конечно.

— Простите, а как вас зовут?

— Света, — торопливо ответила гостья и тут же поправилась: — Светлана.

Понимая, что выгляжу лет на пятнадцать моложе, я представилась по имени-отчеству:

— Людмила Ивановн?



Rss.plus
WTA

Теннисистка Александрова оказалась сильнее полячки Швентек на турнире WTA в США

Читайте также

VIP |

Звезда сериала «Постучись в мою дверь» сыграет в турецкой адаптации «Холопа»

Мир |

Грек посоветовал «избегать ряд островов, как чумы»

Здоровье |

Тыквенные семечки как пищевая добавка: их роль в поддержании здорового образа жизни



Новости Крыма на Sevpoisk.ru

Реальные статьи от реальных "живых" источников информации 24 часа в сутки с мгновенной публикацией сейчас — только на Лайф24.про и Ньюс-Лайф.про.



Разместить свою новость локально в любом городе по любой тематике (и даже, на любом языке мира) можно ежесекундно с мгновенной публикацией и самостоятельно — здесь.





Авто

7 надёжных премиальных автомобилей на вторичном рынке






Коронавирус в России

Russian.city
Музыкальные новости
Сергей Брановицкий

Тариф – Большой Концертный Тур. Организация серии больших концертов.