Художница Александра Гарт — о поездках в лес и пути как процессе и поиске

Глядя на все прошлые ваши интервью, очень хочется спросить: вы вообще интервью давать любите? Кажется, все задают одни и те же вопросы, а вы не то что бы хотите на них отвечать.

Нет, терпеть не могу! И уже несколько раз говорила об этом в интервью, предваряя наш разговор. Я обычно сразу предупреждаю, что страшно не люблю определенные вопросы и, главное, интонацию: когда все происходит на «серьезных щах». Я не считаю себя большим мыслителем. Кроме того, мне как читателю совершенно неинтересно знать, что тот или иной художник думает об искусстве. И рассуждать в этом направлении совершенно не хочется. Я не против нормального человеческого разговора, главное — без слишком серьезной плоскости. Иначе очень неловко становится: кажется, что разговор будет выглядеть глупо при любом раскладе.

К тому же вы сами учились на культурного журналиста?

Это была летняя школа «Манифесты», и она продлилась месяц — так что сказать, что я прямо отучилась на журналиста, было бы преувеличением. Но в школе я участвовала.

Как интересно! Питерская «Манифеста», кстати, на меня очень сильно повлияла — это была первая международная биеннале искусства, которую я увидела, местами хулиганская, местами очень зрелищная, в неожиданных для меня, как для москвички, локациях, и она задала определенную планку. Повлияла ли она на вас, как на человека, который в этом городе живет? Наверное, минимум на ней успели поработать все ваши друзья.

Нет, друзья тогда не участвовали. Это было время, когда я еще была вне тусовки вокруг современного искусства. Кажется, двигаться в ее сторону я начала именно после «Манифесты». Конечно, ретроспективно я думаю: «Эх, сейчас бы я куда больше от этого взяла, больше бы ходила». А тогда казалось, что впереди еще много всякого-разного случится, точно не последняя биеннале в нашей жизни.

А когда вы почувствовали, что находитесь внутри сообщества современного искусства? Сейчас — понятно, есть много и выставок, и регалий. А был ли этот момент раньше, когда вы выдохнули с мыслью «ну все, я теперь настоящий художник, меня знают, я продаюсь в большой галерее»?

Наверное, это случилось в несколько этапов. В 2015 году я училась в «ПРО АРТЕ», это тот самый легендарный выпуск, который выгнали всем составом (поток 2016 года принял участие в Московской молодежной и Уральской биеннале с групповым проектом, и в 2016 году в процессе подготовки выпускной выставки был полностью отчислен администрацией). Мы много общались с ребятами, с которыми учились вместе, было чувство какой-то стаи, в общем-то, довольно чуждое мне обычно. То, что было у нас в «ПРО АРТЕ», я бы назвала тоталитарной сектой в хорошем смысле этого слова: семья и единомышленники.

Потом, в 2020-м, когда все схлопнулось из-за ковида, я поняла, что, оказывается, можно зарабатывать деньги не только преподаванием печатной графики, как я делала до этого, а продажей работ. Благодаря «Шару и кресту» (группа в Facebook (принадлежит Meta, признана в России экстремистской и запрещена), где в ковид художники продавали свои работы), многими ненавидимому, я поняла, что можно как-то так зарабатывать, чтобы не приходилось преподавать. А потом уже, когда мы с ребятами открыли STYD, наше экспериментальное выставочное пространство, про нас стали говорить, замечать, приезжать из других городов, чтобы посмотреть проекты.

Даже была номинация на Премию Курехина за вашу инсталляцию в STYD?

Кто не был номинантом Премии Курехина, скажем так? А еще мы вошли в список самых знаменитых людей Петербурга по версии журнала «Собака» (Смеется.) за наше пространство.

То, что вы стали работать с пространством STYD, повлияло ли на то, что вы стали больше создавать инсталляций?

У инсталляций в STYD было несколько предшественников, которых я считаю такими вот пращурами дальнейших моих работ. Одна была в ныне почившем пространстве FFTN, скорее не инсталляция, но попытка поиграть с экспозицией. А второй проект случился пять лет назад, в 2019-м, в Негосударственном Нерусском Музее (НеНеМу), пространстве Александра Дашевского и Рубена Монахова. В нем я показывала тотальный проект «Ты двери своей достиг»: в маленьком пространстве был выключен свет, ненужные шкафы затянуты темной тканью. В нем я приближалась к своим дальнейшим инсталляциям. Но опять же тут вопрос не только желания и не только умения, но и денег. В то время я вывела формулу, что любая выставка, даже если это просто картинки на стенах, и эти картинки уже готовы, требует тысячу рублей на квадратный метр. Если ты хочешь, конечно, представить работы достойно, а не просто приклеить картинки на клейкую ленту. Это минимальная ставка, и, конечно, всегда хочется потратить больше: тотальная инсталляция требует материалов, работников. В STYD мы поначалу все делали сами и на свои: мой проект «Провал», например, мы монтировали сами по ночам, не успевая, не укладываясь в дедлайны.

Получается, что амбиции на создание масштабных объектов были с самого начала, просто финансы их сдерживали. А что сейчас: хочется ли сделать инсталляцию еще больше, чем в музее PERMM (темная комната с каменистым осыпающимся склоном и безводным колодцем), если вдруг появятся деньги?

Всегда хочется: например, помещения в 150 м и десятиметровые стены, и написать под них картинищи. Сейчас я работаю с размером 2,5х2,5 м, небольшой формат, но это максимум, который может вместить моя мастерская. Чтобы создавать что-то больше, нужно совсем специальное помещение.

Про свое образование вы сказали, что это была тоталитарная секта, а у меня вопрос, насколько занятие искусством — вещь тотальная, забирающая все время. Вы говорили, что на одну из работ для выставки в галерее Anna Nova потратили 80 часов. Ваша жизнь подчинена производству работ или вам как-то удается балансировать?

Балансировать не удается, и это моя большая проблема. Вот этот пресловутый work-life balance — это прямо моя боль. Я впрыгиваю в проект с головой, причем обычно происходит так, что сроки сжатые. В целом мне так лучше работается: у мозга нет времени и возможности раскисать, сомневаться. Лучшие решения принимаются довольно быстро. Но это потом приводит к выгораниям, депрессивным состояниям, когда я не могу делать вообще ничего другого.

Вы же еще и мама. Быть женщиной-художницей — это отдельный карьерный путь.

Да, это отдельный квест. Моя подруга Федя, Федор Хиросигэ, мать двоих детей, в два раза больше супергероиня. У меня один сын, и как-то приходится справляться: берешь его с собой в мастерскую, а он тоже находит холст и что-то красит. Потом, кстати, сам продает свои работы. На вырученные деньги покупает новые холсты, вот недавно приобрел себе холстов на три тысячи. Готовится к выставке. Он молодец!

К слову про Хиросигэ: чувствуете ли вы, что есть какое-то отдельное питерское художественное сообщество — в смысле взаимной поддержки или даже стиля? Помню, что у проекта WoD был выпуск про петербургское искусство.

За парочкой исключений у WoD как раз и был проект про питерских художников, молодых и безгалерейных, которые выпустились, продолжают заниматься искусством, делают творческие работы, но они еще не институциализировались. Если говорить про какую-то тусовку, она, наверное, есть, но тут я не советчик — я не особо тусовщица сама, да и многие разъехались и теперь далече.

Такое размышление про тусовку кажется тоже очень петербургской историей: московские художники снимают рилсы, ходят на открытия, знакомятся с коллекционерами. Питерские художники просто сидят и работают.

Наверное, вам виднее: я не подписана ни на кого из Москвы просто потому, что я никого не знаю. И из петербургских-то я подписана только на моих близких друзей: вот, например, Владимир Абих. Но Владимир вообще из Екатеринбурга. Он какой — петербургский или екатеринбургский? Наверное, есть какая-то тусовка, но меня там нет — я и на вернисажи-то хожу крайне редко, одно время вообще не ходила несколько лет, а потом как-то стало понятно, что если не встретишь кого-то на вернисаже, то бывает, что и совсем его не встретишь.

То есть продвижением себя, простите меня за это слово, вы не занимаетесь?

Не дай боже: у меня бы на это просто сил не хватило. У меня есть менеджер, которая проверяет договоры. Есть ассистент, который считает сметы. Это самое огромное преимущество моего нынешнего положения — люди, которым можно делегировать. Если бы еще был человек, которому можно делегировать оплату коммунальных счетов и закупки нужных вещей, то я бы прекрасно сидела в мастерской, красила картины и по выходным ездила в лес.

Этот лес — это же тоже ваше «не-место», которое часто появляется в ваших работах?

Да. Мне нравится туда отправляться: сначала на метро, потом на автобусе, смотреть из окна на всякие пригородные пейзажи, которые мне очень нравятся. Пустыри, столбы высоковольтные, березовые рощицы, болота. Это же мне все нужно, все важно для моей дальнейшей работы.

Интересно, что часто, когда вас просят рассказать о том, как смотреть на ваши работы и что они означают, вы советуете прогуляться по тому или иному маршруту — и ключ появится. Получается, движение лежит в сердце создания ваших проектов?

Я люблю просто ходить пешком, я много хожу. Хотелось бы иметь больше времени, чтобы просто бесцельно отправиться, например, на Гражданский проспект и оттуда куда-нибудь идти, придумать себе маршрут по этим окраинам. Ногами идешь — и голова проясняется.

Хочется поговорить о времени. У меня была выставка про представления о времени у разных художников, у кого-то катастрофическое, у кого-то — романтическое. А вас я взяла как художника, у которого время, как мне показалось, немного остановившееся. Вы чувствуете время?

Для меня это какая-то остановившаяся и непрекращающаяся катастрофа. Как в третьем сезоне «Твин Пикса»: сердцевина взрыва, я как будто перманентно нахожусь в этом месте. Есть там время, нет там времени, но все происходит, и в то же время ничего не меняется, по ощущениям.

Что за музыка внутри вас играет? В соцсетях часто встречаются пометки СБПЧ, вы рисовали иллюстрации к буклетам musicAeterna. Музыка — это какая-то часть вашей повседневности?

При этом я очень плохо воспринимаю информацию на слух, и послушать какую-то новую музыку — это для меня работа сложная. Вчера по работе слушала хор Шнитке, и очень понравилось. Сегодня опять буду слушать Шнитке. СБПЧ, Shortparis — играют постоянно, Radiohead. В августе, естественно, с нами «Summertime Sadness» Ланы Дель Рей. Леонид Утесов внезапно, иногда даже Высоцкий. Такая мешанина всего: еще вчера слушала «Агату Кристи».

И визуальные коды у вас тоже как будто эклектичные: и Куросава, и «Твин Пикс», и аниме.

Да. И всякие саундтреки тоже люблю. Но в основном, если для понимания моих работ, наверное, главная музыка — это Radiohead в одном ухе и Shortparis в другом.

Что вы, кстати, почувствовали, когда узнали, что вы художник года Cosmoscow?

Я удивилась. Переспросила: «Что, правда, не шутишь?» Куратор Алексей Масляев позвонил мне и сообщил эту новость, а я его попросила повторить, потому что не поверила, что это правда. Так странно: я настолько далека от самопродюсирования, о котором вы говорили, построения какой-то карьеры… Это прозвучало нереально: классно конечно, но что это значит?

Хочется верить, что новые возможности купить больше гудрона и сделать еще более масштабные и странные инсталляции.

Больше гудрона, больше сетки-рабицы. Вот я тоже подумала, что можно много всякого купить теперь… Сейчас мне шпалы очень нравятся, они еще пахнут так приятно креозотом.

Насколько запахи для вас важны? Я люблю одни духи, которые пахнут гудроном, и прямо ясно могу представить, насколько сильно должна источать ароматы пермская инсталляция.

Запахи — это важно, запахи — это классно. Мы в STYD очень хотели сделать какой-то проект, задействовав там запахи, но по разным причинам это так и не случилось. Сейчас я думаю про то, чтобы сделать какой-то проект, где было бы побольше запахов. В Перми действительно шпалы пахнут креозотом, можно подойти и понюхать, будет очень приятно.

Давайте чуть-чуть поговорим про эту инсталляцию как раз! Что вы подумали, когда впервые оказались в готовом пространстве своего гигантского проекта, какие были мысли и чувства?

Я подумала, как замечательно и здорово получилось — я только придумала образ, а реализовали его совсем другие люди. И вышло все так же точно, как на картинке.

Легко ли вам работать с другими людьми? С одной стороны, у вас есть пласт иллюстраторских вещей, где всегда есть соавтор просто по определению. Был STYD — проект на троих кураторов, а еще вы сами курировали других художников плюс, получается, сейчас есть приглашенные кураторы, которые работают с вами. Когда я смотрю на ваши работы, то кажется, что это такой немножко мир для одного человека. Как будто комната на одного. Как вы в создание ее других впускаете?

Комната на одного, совершенно точно. Тяжело впускаю, не люблю, когда вмешиваются. Ну, и STYD, и в «ПРО АРТЕ», о котором я уже говорила… когда я сказала «тоталитарная секта» — это не значит, что был какой-то тотальный контроль. Наша группа в 14 человек как-то слиплась в один организм, и это было классно, но вместе с тем и очень тяжело, конечно, мы все были на грани нервного срыва. И когда мы делали STYD, это, конечно, тоже было очень тяжело — втроем, с совершенно какими-то разными представлениями о том, как вообще все должно функционировать и как все должно выглядеть. Но мы обычно не вмешивались в проекты друг друга, вместе решали скорее организаторские вещи. А в остальном да, мне сложно с другими людьми взаимодействовать.

А иллюстрация? В ней же в некотором смысле всегда другая сущность присутствует.

Это скорее отправная точка, с которой я уже могу что-то делать. Сложно, когда автор или редакция хочет каких-то конкретных вещей, говорит: «Вот это не рисуй, а вот это рисуй, наоборот». Но у меня такого никогда и не было. У меня вышла книжка «Служение науке» в издательстве «Вита-Нова», это иллюстрации к поэзии, к сборнику стихов Николая Олейникова. И, наверное, в 2025 году выйдет тоже книжка иллюстраций к стихам моей приятельницы Александры Цибули, с которой мы как раз учились вместе в журналистской школе «Манифесты». Она мне просто прислала тексты, и я сама выбирала, что и как иллюстрировать. Я ей не говорю, как писать, а она мне не говорит, как рисовать. Мне кажется, это честно.

И последний вопрос мой — про обложку номера «РБК Стиль», в которой прячется лошадка. Теперь я думаю: неужели во всех ваших работах есть что-то такое, о чем я не знаю, зритель не знает, а оно там присутствует, и надо срочно найти?

Нет-нет. Эта работа была придумана специально для номера, в соответствии с его темой — «смотреть и видеть», «смотреть не равно видеть». Одно дело — обложка, где предполагается какой-то трюк, игра со зрителем или что-то такое, а другое дело — просто творческие работы. В них, действительно, много слоев, но нет определенного взгляда, с которого можно все увидеть. Я рада, что придумала этот ход, потому что он сразу про многое, сразу многому соответствует — и теме номера, и моему творческому методу. Действительно, я не объясняю ничего, в моих работах что-то зашифровано, что-то скрыто. В данном случае — образы ряби и лошади, сквозные образы, которые повторяются.

Подписывайтесь на телеграм-канал «РБК Стиль»