Художник Анна Кабирова: «Мне постоянно приходится доказывать свое право создавать ольфакторное искусство»
Анна Кабирова, интердисциплинарный художник и парфюмер, уже более 10 лет создает ольфакторное искусство — произведения, в которых художественным средством выступают ароматы и запах. Казалось бы: как можно работать с чем-то столь эфемерным? Однако Анна своими проектами доказывает, что обоняние — мощный источник впечатлений, в том числе — связанных с искусством. Ее выставка «...ONE ARTSAPIENS ID», проходящая до 2 февраля в Московском музее современного искусства, предлагает задуматься о феномене синестезии — в частности, о связи восприятия запаха, цвета и звука. «Культуромания» поговорила с Анной Кабировой о том, насколько наше отношение к запаху обусловлено культурными традициями, а также о секретах ольфакторного искусства и его популярности у коллекционеров.
— Как вы начали заниматься ольфакторным искусством?
— Я всю жизнь увлекалась запахами: привозила из путешествий разные масла, ходила на курсы к парфюмерам, но это не выходило за рамки хобби. В то же время я получила классическое художественное образование. Как художник начинала с реализма, потом увлеклась цветом, а позже, пресытившись им, пришла к минимализму — белому холсту. Но быстро осознала, что в области цвета и формы все уже сказано, и решила копать глубже. Так пришла к концептуализму — чистой идее: моя последняя серия картин представляла собой белое на белом. Тогда же мне захотелось попробовать себя в области парфюмерии: я отправила на конкурс парфюмерную работу, однако ее не приняли — сказали, что это не парфюмерия. Хотя работа была серьезная, посвященная «Реквиему» Анны Ахматовой, сейчас она находится в собрании известного коллекционера. К сожалению, парфюмерное искусство у нас тогда было развито слабо и предпочтение отдавалось простым ароматам. Все эти события подтолкнули меня к тому, чтобы заняться ольфакторным искусством. Я поняла, что это совершенно новый язык, с помощью которого можно взаимодействовать со зрителем.
— Кто-нибудь еще в России занимается ольфакторным искусством?
— До меня среди представителей современного искусства не было никого, кто посвятил бы себя этому медиуму. Да и вообще в мире около шести человек, занимающихся ольфакторным искусством: я имею в виду тех, кто погружен в эту тему. Многие авторы используют запахи в отдельных работах — например, Билл Виола или Ирина Корина. А вот художников, посвятивших свое творчество ольфакторной проблематике, очень мало. Три года я потратила на рассылку заявок по опен-коллам — однажды даже пришлось писать ее в новогоднюю ночь. Но отовсюду приходили отказы: никто не понимал, что такое ольфакторное искусство. Так что я очень удивилась, когда Уральская индустриальная биеннале современного искусства приняла мой проект. Это огромная удача, когда серьезное институциональное мероприятие обращает внимание на неизвестного автора, работающего с неизвестным медиумом. Мне постоянно приходится доказывать свое право создавать ольфакторное искусство. Прикладываю максимум усилий, чтобы качество проектов оставалось высоким. Аромат, сделанный из материалов низкого качества или неправильно выставленный, может испортить выставку.
— Насколько я знаю, особенность ольфакторного искусства состоит в том, что его можно воспринимать только вживую — онлайн не получится. А еще его сложно экспонировать.
— Это правда. Например, нужно сделать так, чтобы в течение выставки интенсивность запахов не менялась. Или чтобы сами запахи не видоизменялись. В целом, ольфакторное искусство можно сравнить со скульптурой — точнее, с работой с пространством. Ты создаешь скульптуру для определенного пространства, и она его заполняет. Если это условная галерея, запах может в зависимости от задачи распространиться на весь зал. А если это выставка в музее — как «Васнецовы. Связь поколений. Из XIX в XXI век» в Третьяковской галерее, на которой были представлены мои работы — ситуация совсем иная: экспонаты берегут как зеницу ока, и аромат не должен распространяться в непосредственной близости от картин. На той выставке по задумке куратора возле каждой картины был свой запах: они не должны были смешиваться, взаимодействовать между собой, и поэтому запахи экспонировались в закрытых сосудах. В общем, каждый проект начинается с исследования выставочного пространства: нужно учесть розу ветров, понять, как организована вытяжка, как используется кондиционер, можно ли проветривать. Никогда не знаешь, сколько придет зрителей — а, значит, как долго сохранится запах. Это всегда эксперимент. Поэтому в течение всей работы выставки я регулярно приезжаю, проверяю интенсивность запаха. Это кропотливая работа, требующая большого опыта. На Западе уже есть диссертации, посвященные музеефицированию, экспонированию и коллекционированию запахов. Однако мы пока находимся в начале пути. Главное, чтобы это не превратилось в интертеймент (развлечение): нередко запахи используются для привлечения внимания зрителей, а не с исследовательскими целями.
— Какие ингредиенты вы предпочитаете — натуральные?
— Это зависит от проекта. Например, запах пластика трудно сделать из натурального сырья. Обычно те, кто только начинает увлекаться ароматами, предпочитают натуральные компоненты. Но чем серьезнее погружаешься в эту тему, тем отчетливее понимаешь, что тебе нужно больше инструментов. В рамках групповой выставки «Пространство сообщения. От знака до ощущения» проходила конференция, в которой участвовала ароматерапевт из Сеченовского университета: мы с ней заспорили о вреде синтетики. На самом деле, натуральные ингредиенты порой могут быть более вредными — например, натуральные аллергены. А синтетика иногда помогает защитить природу: ведь животные материалы получают из убитых животных. В общем, этот вопрос непростой — как спор вегетарианца с мясоедом.
— Насколько субъективно восприятие запаха? Как я помню из школьной физики, цвет определяется длиной волны, то есть это вещь вроде бы объективная. А запах?
— На самом деле, научные исследования показали, что одинакового восприятия цвета тоже не существует: как нет двух одинаковых людей. Что касается восприятия аромата, то до 95 процентов работы делает мозг: так что это субъективный процесс, зависящий от опыта конкретного человека. Можно вспомнить феномен Пруста — то есть способность запаха вызывать воспоминания. Скажем, одному человеку нравится запах ванили, переносящий его в детство, в приятную ситуацию: например, он вспоминает, как ел мороженое. У другого человека эта ситуация может быть связана с травмирующим опытом — он вспоминает, как упал, когда ел мороженое, и поэтому запах ванили кажется ему неприятным. У каждого из нас индивидуальное восприятие аромата, и оно зависит от ситуации, в которых мы его услышали. Кстати, специального языка для описания ароматов не существует. Мы используем музыкальные либо кулинарные слова: кислый, горький, сладкий, соленый, нота, аккорд. Конечно, в парфюмерии принято прописывать ноты в пирамиде аромата, но это результат договоренности парфюмеров: пусть эта нота отвечает за персик, а тот аккорд — за жасмин. При этом человек со своим индивидуальным восприятием может чувствовать лишь запах зеленки. В целом, не существует какой-то особой ольфакторной азбуки. Хотя ольфакторная художница Сиссель Толаас много лет пытается ее создать. Впрочем, даже если она придумает специальные называния или буквы для определенных компонентов, их восприятие все равно останется индивидуальным.
— Можно ли сказать, что запах — штука конвенциональная, то есть мы «договорились» считать некоторые запахи приятными, а некоторые — неприятными? Или отвратительный запах не нравится абсолютно всем, и это обусловлено физиологией?
— Ученые доказали, что мозг воспринимает в штыки любой запах, услышанный впервые. У нас в голове есть ольфакторная «библиотека», и запах, с которым мы раньше не сталкивались, маркируется мозгом как неприятный. Потом этот аромат записывается в библиотеку памяти, мозг видит, что он не опасен для тела, анализирует его и выносит вердикт — нравится или нет. Так часто бывает с восприятием ольфакторных произведений — особенно если человек далек от сферы запахов, не коллекционирует ароматы и вообще отключил свой ольфакторный «орган» восприятия. В ольфакторном искусстве, как и в изобразительном, существует понятие насмотренности. Это своеобразная натренированность ольфакторной памяти: чем больше человек погружен в эту тему, тем более тонкие оттенки запахов он способен различать. Парфюмеры, вдыхая аромат розы, сразу раскладывают его на компоненты.
— Я имела в виду, например, запах пота: он кажется неприятным, потому что мы так договорились, или мы его воспринимаем одинаково и это обусловлено физиологией человека?
— Ученые считают, это все-таки конвенция. Скажем, в США провели исследование, которое показало, что ребенок до определенного возраста не разделяет запахи на приятные и неприятные — тот же запах фекалий не кажется ему чем-то отвратительным. Видимо, восприятие запаха обусловлено именно культурными традициями. В Японии, например, сильный запах, исходящий от человека, считается неприемлемым. У них даже есть специальные тестеры, которые считывают запах, исходящий от человека и измеряют его десятибалльной шкале: офисного работника могут, например, оштрафовать и отправить домой. То есть человек не может сильно пахнуть даже парфюмом. Причина, вероятно, в том, что в Японии высокая плотность населения, места слишком мало, поэтому от человека не должно «громко» пахнуть. Или возьмем народы Крайнего Севера: они моются довольно редко, но не пахнут друг для друга чем-то неприятным. В рамках западной культуры сформировалась иное отношение к запахам — недаром огромную популярность получила парфюмерия. Кстати, она пришла не из Франции, а из Флоренции, где было принято душить перчатки, чтобы убрать неприятный запах кожи, обусловленный процессом гниения. Но в целом парфюмерия — не европейское изобретение: амфоры с остатками душистых смесей находили еще в гробницах Древнего Египта.
— Расскажите о вашем недавнем проекте «Невидимый язык».
— Мы создали его вместе со слабовидящей девушкой Анастасией Вислобоковой. Он посвящен тому, как незрячие зрители взаимодействуют с современным искусством. Мы провели исследование на эту тему и представили результаты на конференции в Институте этнологии и антропологии РАН. Это происходило во время пандемии, поэтому все проводилось онлайн. На конференции также присутствовали незрячие участники нашего исследования: они могли поучаствовать в дискуссии с учеными. Кроме того, мы сняли видео-перформанс на основе перформанса Йоко Оно Sky piece to Jesus Christ: Анастасия обматывала меня бинтами, пока я не превратилась в скульптуру. Таким образом, с помощью незрячего человека я сама стала невидящей. Из-за пандемии мы все оказались заперты в четырех стенах, и это придало перформансу дополнительный смысл: мы, зрячие люди, закрываемся от мира, не хотим его видеть, в то время как незрячие ведут активную и интересную жизнь.
— Нынешняя выставка «...ONE ARTSAPIENS ID» в ММОМА посвящена не только запаху, но еще цвету, звуку и тактильным ощущениям — в общем, феномену синестезии. Как она создавалась?
— Над проектом я работала два года, хотя идея появилась гораздо раньше. Все началось с интереса к синестезии — состоянию, при котором ощущения, исходящие от одного органа чувств, проецируются на другой. Я анализировала тексты тех, кто писал о синестезии на собственном опыте — Кандинского, Малевича. Кроме того, в 2019 году в России прошла большая конференции, посвященная синестезии: я изучала исследования, ходила на семинары. А потом начала встречать синестетов в реальной жизни. Много общалась с ними, пытаясь понять, как взаимосвязаны визуальные, тактильные, обонятельные и слуховые впечатления. Параллельно работала над инклюзивными проектами с незрячими людьми, и в итоге мне захотелось перевести цвет на доступный им язык. И в целом — помочь всем зрителям подключить новые каналы восприятия: мы слишком сконцентрированы на визуальной информации, погружены в цифровую среду, и другие органы восприятия используем все меньше.
Сначала я обратилась к музыкантам, композиторам: они попытались перевести цвет в звук, наиграть его на разных инструментах. Но это была слишком субъективная, ненаучная история: те же Малевич и Кандинский по-разному связывали цвет и звук. Потом я узнала об опен-колле Сколтеха и подала туда заявку: ее поддержали, и я попала в Центр нейробиологии и нейрореабилитации, познакомилась с учеными. На начальном этапе мы исследовали мой мозг, чтобы понять, как художник воспринимает цвет — что происходит у него в голове, как он воспринимает запах цвета и звук цвета. Один из исследователей написал программу, которая переводит цвет в звук на научной основе. Прежде всего, мы перевели в звук три основных цвета, а затем в цифровой среде вырастили из звука субстанции 3D-скульптур: получились цифровые скульптуры звука и запаха. Мы напечатали эти скульптуры на 3D-принтере, чтобы добавить в палитру зрителей тактильные ощущения. Проект поддержал ММОМА, а также Центр художественного производства «Своды» Дома культуры «ГЭС-2», с помощью которого мы напечатали скульптуры. Далее мы добавили еще один орган восприятия, точнее, сделали вещь, которую пока никто не делал: подключили подиумы, показанные на выставке, к динамикам костной проводимости. Зритель может поставить локти на подиумы, приложить ладони к ушам и благодаря костной проводимости услышать звук и цвет внутри своего тела. Таким образом, мы показываем, как можно взаимодействовать с искусством на ином уровне. Мне кажется, в будущем мы станем реже ходить куда-то за новыми впечатлениями и будем многое проживать внутри себя: уже сейчас, например, существуют VR-шлемы.
Кроме того, у нашей идеи есть инклюзивная задача: так как все объекты на выставке тактильные и в них вмонтированы динамики костной проводимости, посетители с ограниченным восприятием мира могут прожить цвет внутри своего тела, обходя зрительный и слуховой каналы восприятия и одновременно вдыхая аромат. Так же на выставке проходят мастер-классы, в том числе — для слепоглухонемых зрителей. Им доступны только обонятельные и тактильные ощущения, и мы предлагаем им нарисовать и слепить аромат-цвет, а остальным участникам — смешать из компонентов свою азбуку, индивидуальную цветовую палитру. Свои работы в колбах они могут оставить в музее и стать, таким образом, соавторами моего проекта и участниками музейной выставки: мы планируем постепенно показывать их работы.
— Подобные произведения на стыке науки и искусства — то есть в жанре science art — требуют больших бюджетов?
— Да, конечно. Для того же ольфакторного искусства нужны дорогие компоненты, холсты и краски стоят гораздо дешевле. Science art, как правило, подразумевает работу исследователей, использование лабораторного оборудования. В этом смысле мне повезло: я попала на опен-колл, где ученые работали бесплатно — это был наш общий проект. А затем нам очень помогли институции: «ГЭС-2» и ММОМА. За свой счет я вряд ли бы смогла все это осуществить. Хотя в моей голове замысел был еще более масштабным: мне хотелось провести исследования и снять показатели тысяч человек. Однако это потребовало бы больших затрат. Вообще заниматься чистым sciene art могут только богатые художники. У меня есть друзья, которые зарабатывают деньги декоративным искусством и тратят их на экспериментальные проекты.
— А коллекционеры готовы платить за ольфакторное искусство?
— Пока не совсем: люди не понимают, как коллекционировать и хранить его с практической точки зрения. Но ведь прелесть ольфакторного искусства как раз в том, что однажды оно исчезнет, испарится: его невозможно хранить вечно. В музеях парфюмерии можно увидеть ароматы, которым больше 100 лет: они разрушаются — это химический процесс, и его нельзя остановить. При этом многие коллекционеры собирают винтажные ароматы. Этот сегмент в России достаточно развит, а вот коллекционирование ольфакторного искусства — пока нет. Я работаю над его популяризацией, стараюсь включать во все выставки образовательный компонент. Очень радует, что ольфакторное искусство появилось на blazar, и там его покупают. Насколько я знаю, еще никто не продавал запахи на ярмарках современного искусства, так что мы, можно сказать, пионеры. Также я сделала несколько проектов с Музеем русского импрессионизма: на выставке «Журнал красивой жизни» они представили мою работу как самостоятельное произведение искусства. Это беспрецедентная история, ведь ольфакторное искусство у нас пока не признано многими институциями как самостоятельное течение в искусстве, нет культурологов и искусствоведов, готовых его исследовать и развивать, и нет специализированной литературы. Забавно, что из парфюмерной столицы мира — французского Граса — я везла не духи или одежду, а 20 килограммов книг: все, что смогла найти на тему ольфакторного искусства. Пришлось даже выкинуть каталог Венецианской биеннале, и все равно оказался перевес. Сейчас я преподаю в ММОМА историю ольфакторного искусства и мечтаю однажды сама написать книгу.
Ксения Воротынцева
Фото: предоставлено Анной Кабировой, публикуется с разрешения правообладателя