VIP |
Человек другой цивилизации: к 100-летию Иннокентия Смоктуновского
Актер, ставший эпохой, – так сказать, наверное, можно о многих. Благо, что минувший ХХ век оказался богатым на таланты. Но актер, переломивший эпоху, – это только про него, про Иннокентия Смоктуновского, которому сегодня могло бы исполниться 100 лет. Киновед Вячеслав Шмыров рассказывает о непростом пути великого артиста к славе: его страшном военном опыте, провалах и удивительных преображениях.
А все дело в той почти обреченной на неуспех постановке спектакля «Идиот» в Ленинградском БДТ, который срежиссировал Георгий Товстоногов и где в роли Мышкина выступил Иннокентий Михайлович. Премьера спектакля – вдумайтесь! – состоялась 31 декабря 1957 года, и даже такой обычно все «обнуляющий» фактор, как Новый Год, не смог усилия театра свести на нет. Напротив, культурное событие огромного масштаба словно переждало неизбежный суетливый праздник, чтобы потом весь будущий год говорить только об этом новом, не без странностей и парадоксов актере.
Началось же все с того, что штатный артист театра очень талантливый Пантелеймон Крымов запил, потребовалась срочная замена, а другого актера в неврастеническом амплуа на тот момент на роль Мышкина в труппе не было. Привели Смоктуновского – актера из провинции, который перебивался небольшими ролями на «Ленфильме». Но и тут могло не сложиться. «Не увидел» его поначалу Георгий Александрович, и только благодаря усилиям режиссера-ассистента Товстоногова Розы Сироты дебют на питерской сцене Иннокентия Смоктуновского состоялся.
«Я не узнаю вас с гриме? Кто вы такой?» – помните эту фразу, обращенную к настоящему Ивану Грозному, режиссера Якина из гайдаевской комедии «Иван Васильевич меняет профессию»? И далее идет список возможных исполнителей роли царя. Тут и Бондарчук, и Никулин, но «развязкой» становится фамилия Смоктуновского. «Кеша!», – панибратски похлопывает Ивана Грозного по щеке кинорежиссер – пока не получает царским посохом по голове.
Есть и другая кинематографическая «отметка времени» – уже из фильма «Москва слезам не верит», когда реальный Смоктуновский, играя самого себя, но только четверть века назад, стоит на ступенях Театра-студии киноактера в ожидании, когда большая знаменитость тех лет Георгий Юматов вынесет ему контрамарку. «А вы тоже актер, да?» – начнут его вопросами пытать находящиеся рядом героини фильма. Смоктуновский со спокойным вызовом ответит: «Да. Начинающий!». И тут же получит от бойкой Людмилы в исполнении Ирины Муравьевой: «Поздно начинаете!».
В 1955 году Иннокентию Михайловичу исполнилось как раз 30. И единственный столичный театр, который его взял, был как раз Театр киноактера. И взял не столько за не проявленную пока яркую одаренность, сколько из желания укрепить свой сценический репертуар актерами, которые не снимаются в кино. Ведь спектакли, забитые кинозвездами, буквально «плыли» от того, что знаменитости неожиданно срывались на сьемки, а случайный ввод на какое-то время других знаменитостей рождал в театральном мире не лучшую репутацию Театра киноактера как «театра для командировочных».
Да и сам Смоктуновский для такого отношения к себе давал основания. Когда с подачи примадонны театра и жены кинорежиссера Михаила Ромма Елены Кузьминой Иннокентий Михайлович получил небольшую роль молодого нациста в фильме «Убийство на улице Данте», все закончилось почти катастрофой. Исполнитель главной роли, восходящая звезда нового актерского поколения Михаил Козаков даже посоветовал Иннокентию Смоктуновскому сменить профессию. Уж больно Смоктуновский терялся, а на его маловажный для фильма эпизод ушло чуть ли не 15 дублей!
Но Ромм Смоктуновского заприметил. И уже через пять лет актер сыграл в картине «Девять дней одного года» главную роль. Это было время перемен – и для режиссера, и для артиста, и для страны в целом. Обозначенный в фильме тандем физиков-ядерщиков Гусева в исполнении Алексея Баталова и Куликова в исполнении Иннокентии Смоктуновского показал зрителю новую драматургическую антитезу: герой Баталова был классическим русским интеллигентом с миссией служения и самопожертвования во имя идеи, герой же Смоктуновского воплощал в меру избалованного, самовлюбленного и даже циничного интеллектуала, который крепко подумает – прежде чем вступить в бездну.
Знаковым актером времени был и Козаков. Во всяком случае, он на семь лет раньше Смоктуновского сыграл Гамлета. И это было показательное возвращение шекспировского героя, фактически отмененного в советском театре после одного неосторожного диалога Бориса Ливанова со Сталиным на кремлевском приеме. Гамлет тогда возвращался из ссылки, как, собственно, и князь Мышкин. Только маршрутом возвращения героя Достоевского была не Швейцария – Россия, а Норильск / Магадан – Москва / Ленинград. Это и определяло наполнение образа. И вносило в него немалый автобиографизм Смоктуновского. Ведь опасаясь репрессий, несколькими годами раньше Иннокентий Михайлович добровольно почти пять лет провел в Норильске, где работал в местном театре – пока у него от цинги не выпали все зубы. И пока не ушел в мир иной «отец народов», чья смерть, собственно, и определила все дальнейшее течение времени.
Впрочем, интереснее Смоктуновского об этом, кажется, не расскажешь. Представляем вашему вниманию выборку высказываний и воспоминаний Иннокентия Михайловича из интервью разных лет.
Иннокентий Смоктуновский о себе
«Я думаю, что мой характер и то, каков я, – итог Времени. Мои родители бежали от голода из деревни в 1929 году в Красноярск – вся семья бежала, потому что была продразверстка, которая требовала отнять у людей все! А в Красноярске не хватали беглецов: начиналась индустриализация, строительство фабрик. Отец устроился работать в Красноярский порт грузчиком. Мать нашла место на колбасном производстве…
Во мне лицедейство сидело с самого детства… Тут, наверное, сказываются отцовские гены. Он был здоровый, крепкий, рыжий мужик. Часто выпивал и после этого «валял дурака», как говорили у нас дома, а мать попрекала его: «Ты как шут…» Это был театр на дому. Потом – школьная самодеятельность, где мы готовили чеховское «Предложение», но когда мы вышли на сцену, то я был настолько перепуган, настолько не знал, что делать с той неуправляемой силой, которая была в этот момент во мне, что стал хохотать на самых высоких нотах. Хохотал истерично, страшно, одурело, а зал стал хохотать вместе со мной. И занавес закрыли. Меня тут же выгнали. Меня часто потом выгоняли…
Мы жили в ветхом домишке на краю огромного, как тогда казалось, пустыря… Я подделывал билеты и ходил в театр – а там другой воздух, погашенные огни… Все волновало. Атмосфера взволнованного уюта. Не помню, что за пьеса шла, но помню, как поразил меня актер, который с пафосом, бешено вращая белками глаз, с надрывом произносил: «О, металл! Ты обманул меня!» И прижимал к груди кинжал. До сих пор ищу и не могу найти, из какой пьесы это могло быть… Сейчас я уже понимаю, что это было просто дурно по вкусу, но тогда вышел потрясенный. Должно быть, я был очень добрым зрителем. Или во мне уже тогда заговорило нутро: попал «домой».
Потом 1941 год».
«…Он шел по пыльной дороге – огромный и рыжий, смущенный, что ему поминутно приходилось менять ногу в строю. Человек, портрет которого я потом носил в медальоне Гамлета. Мой отец – Михаил Петрович Смоктуновский. Два метра удивительно сложенных мускулов, по-мужски красивая голова... Я со страхом подумал: «Какая большая и неукротимая мишень!» И бежал, меня трясло…
Очевидно, почувствовав что-то, он поймал меня взглядом и отрывисто бросил:
- Ты что?
- Ничего…
Отца я действительно больше не видел.»
«У меня есть фотография. На ней мои первые шаги на сцене, в Красноярском драматическом театре, куда я пошел работать статистом в 1942-м году. В крошечной бессловесной роли, по ходу которой я должен бросить стрелу в Ивана Грозного, но – промахиваюсь и убиваю юродивого. На обороте моей рукой написано: «42-й год – начало моего пути». А с января 1943-го я уже – курсант пехотного училища в Ачинске».
«Нас, молодых неопытных сержантов и старшин, недоучив на офицеров, отправили из Сибири на пополнение гвардейской дивизии, и вскоре, только подошедших к фронту, жестоко разбомбили. После этой первой встречи с фашистами, видя некоторых своих товарищей уже мертвыми, я стал мучительно тосковать, потерял сон, при виде пищи меня рвало, выворачивало. Единственное, что я мог, – это пить, пить, пить… Меня даже не успокаивало, что в этом я был не одинок. У двоих началась эпилепсия… Успокоение приходило медленно, через трудные переходы, через видение смерти вокруг и рядом, через постепенное сознание необходимости жить и выжить даже тогда, когда выжить невозможно».
«А потом в ходе стремительного наступления наших войск я в группе атаковавших оказался в расположении противника и попал в плен. Как видим, успех порой так близко граничит с неудачей… Месяц и четыре дня я находился в пекле вражеского плена. Знал, что за попытку к бегству – расстрел. Знал, что тем, кто предоставит мне, бежавшему, кров, уготована та же кара… К линии фронта я не шел – это миф, «ложь во спасенье», еще совсем недавно неизбежная в публикациях на военную тему. Меня, восемнадцатилетнего измученного мальчишку, вел инстинкт самосохранения. Я выведал у крестьян, где побольше лесов и болот, где меньше шоссейных и железных дорог, и шел туда. Фашистам там нечего было делать…
Шесть – семь хат, вокруг дымки от незамерзающего болота, утро такое ранее, что все еще спят… Постучался в ближайшую дверь, и мне открыли. Я сделал шаг, попытался что-то сказать – и впал в полузабытье. Меня подняли, отнесли на кровать, накормили, вымыли в бане… Мыли меня несколько девушек – и уж как они хохотали! А я – живой скелет, с присохшим к позвоночнику животом, торчащими ребрами – слабо лепетал: "Не надо, не надо…"»
«Через день меня забрали и увезли в лес. По дороге били, но как-то странно – не в лицо, не в живот, а все больше по ногам. Били и выпытывали, не подослан ли я. На следующее утро меня привели к нашему командиру. «Извини, окруженец, я знал, что ты свой, но в этом надо было убедить моих хлопцев». В его отряде я и воевал – до тех пор, пока мы не соединились с частями Красной Армии. Меня даже представили к награде – медали «За отвагу». Правда, вручили ее спустя сорок девять лет прямо на сцене МХАТа после спектакля «Мольер». А тогда для всех я «пропал без вести», и тетка Надя в Красноярске, которая меня воспитывала, ослепла от слез».
«В Красноярске нас вызвали в военкомат – человек девять. С нами говорили очень грубо. Оказывается, мы все были в плену. И сказали: "Посмотрите на свои паспорта". Мы посмотрели. Действительно, 39 городов минус – мы не имеем права там жить. Красноярск входит в эти 39 городов. Но – "Вы здесь жили до ухода на фронт, в армию. И живите! Но чтобы отсюда не уезжать! Каждые два месяца вы должны приходить и отмечаться!". Неподалеку от Красноярска жил один мой знакомый, тоже отведавший плена. У нас с ним был условный пароль: если все обстоит хорошо, регулярно отправляем друг другу открытки со словами: «Дядя Вася чувствует себя прекрасно». И вдруг открытки нет. Приезжаю к нему, а мать в слезах – забрали.
Вот я и решил затеряться в Норильске, девятом круге сталинского ада, среди ссыльных и лагерей. А потом: мне просто некуда было податься. Вы не поверите, но меня из Норильска тоже хотели выставить – непонятно, правда, куда. Так бы и сделали, да отмолил директор театра Дучман – низкий ему за это поклон».
«В своей добровольной ссылке я провел четыре года, подорвал здоровье, потерял все зубы. Но там же прошел прекрасную профессиональную школу. В Норильске работали бывшие заключенные актеры театров ГУЛАГа: Юровская, Шлагин, Лукьянов, Жженов – с ним я особенно подружился. Такое созвездие талантов можно было встретить только в старом Малом и во МХАТе. Благодаря им я и стал артистом».
«Я переиграл почти всех существующих в современной драматургии мальчишек, работая в театрах Норильска, Махачкалы, Сталинграда. Но все-таки в этих театрах я так и не смог найти ни себя, ни своих героев, ни режиссера, который бы увидел во мне что-то стоящее. Я поехал в Москву, но и здесь, показавшись во многих театрах, никого не привлек. Много играл. И маленькие и большие роли… Ничего не приносило радости. Стал ссориться с коллегами по труппе: «Мы все что-то неинтересное делаем. Одни пошлые штампы…» Может быть, я тогда не очень понимал, что пришла другая манера игры, но хорошо это чувствовал.
Мы ведь много тогда смотрели заграничных трофейных фильмов. Я помню, что меня поразил Эмиль Яннингс. Мощью простоты. И, уходя из Сталинградского театра, я сказал своим коллегам: "Если обо мне не услышите через пять лет, буду заниматься другим делом". Это было в январе 55-го, а в декабре 57-го я сыграл Мышкина».
«Я сижу на дне окопа, нас обсыпали землей, один раз прорепетировали. Режиссер фильма "Солдаты" Александр Иванов вдруг говорит:
- Иннокентий, так вот, дорогой, куда ты приехал?
- Как куда? На студию.
- Но студия у нас художественных фильмов!
Я говорю: "Да".
- А почему вы ничего не играете?
У меня все захолонуло. И я говорю:
- Понимаете, в чем дело, Александр Гаврилович, здесь есть такая возможность ничего не играть, а просто быть.
А сам подумал: если я и сейчас ничего не докажу, то, значит, опять все мои старания, все мои показы по театрам будут пустым звуком».
«Я снимался тогда на "Ленфильме". И как-то раз, проходя по коридору, увидел среди снующей толпы человека, который стоял и читал книгу. Я «увидел» его спиной. Остановился. Это было как шок – у меня стучало в висках. Я сразу не мог понять, что со мной. Оглянулся – и тогда-то и увидел его. Он просто стоял и читал, но он был в другом мире, в другой цивилизации. Божественно спокоен. Это был одутловатый человек, коротко стриженый. Серые глаза, тяжелый взгляд. К нему подошла какая-то женщина, что-то спросила. Он на нее так смотрел и так слушал, как должен был бы смотреть и слушать князь Мышкин. Потом я спросил эту женщину, которую знал: кто этот человек, с которым она только что разговаривала. Она долго не могла сообразить, о ком это я, а потом чуть пренебрежительно: "А, этот идиот? Он эпилептик. Снимается в массовке". И начала мне рассказывать его биографию, но это была история самого Мышкина (а она не знала, что я репетирую эту роль). Оказывается, он был в лагерях 17 лет. Я не слышал, как он говорит, но на следующий день на репетиции заговорил другим голосом… А когда мы еще раз с ним встретились – я поразился, что и голос у него такой же, как я предположил. И после этой речи роль пошла… Такой тишины в зале, такой власти над зрителями, какое я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, – я не знаю ни у одного актера».
«После "Гамлета" я получил почти двенадцать тысяч писем. Из них, пожалуй, в трех-четырех тысячах пишут: "Как Вы точно сыграли Гамлета, я таким его себе и представлял (представляла)"». Первое время я думал: "Что же это такое? Так просто? Так легко? А четыре месяца мучительных репетиций у меня дома с режиссером Розой Сиротой, которые помогли выявить существо моего Гамлета?" Когда фильм был уже снят, то казалось, что можно было сделать лучше, тоньше… Но я был в работе предоставлен самому себе. Режиссер с самого начала сказал, что хочет выявить мою индивидуальность, поэтому разрешил мне делать, что хочу.
Однако драматургия – это метафизическая основа, а мне был, конечно, нужен критический взгляд со стороны. Но я сделал то, что мог сделать на том отрезке моей жизни. И потом – я сыграл Гамлета в том возрасте, в каком его нужно играть. Лоуренс Оливье спросил меня (это было в 66-м году): "Сколько вам лет?" – "42 года". – "О, успел! Повезло! Потом сердце не выдерживает такой нагрузки…"»
Коллеги об Иннокентии Смоктуновском
Актер Эдуард Марцевич: На первой репетиции «Царя Федора Иоанновича» Иннокентий Михайлович попросил, чтобы его в течение трех месяцев не трогали, чтобы не мешали ни замечаниями, ни предложениями – он хочет сам работать над ролью. Я понял, что он стремится разбудить в себе природу, найти ту точку, которая начнем излучать энергетику, необходимую для персонажа. Действительно, его и не трогали, и я был свидетелем невероятных проб, которые мне казались бесталанными и бездарными. Он визжал, кричал, что-то шипел, создавал себе какой-то лабиринт, в котором искал для себя что-то важное. А в Малом театре актеры профессиональные, крепкие, они переглядывались, пожимали плечами, но Смоктуновский есть Смоктуновский.
Выдержать три месяца таких проб и не показать свои заготовки – это действительно небывалый случай. Для этого надо иметь огромную волю, потому что сразу же возникает закулисный шумок, начинают складываться «мнения». Спустя несколько месяцев репетиций у Смоктуновского вдруг появились удивительные вещи: что ни сцена, что ни фраза, то – необыкновенные интонации. Все притихли, и полился ручей какого-то света. Он что-то в себе ждал. И вот оно пришло.
Актер Владлен Давыдов: Разные актеры по-разному относятся к своим партнерам. Например, вахтанговец Николай Плотников говорил: «Мне партнер не нужен – он мне мешает…». А наш, мхатовский Борис Ливанов – наоборот: «Я могу любого партнера вытянуть. Могу играть хоть со шкафом…». Я не знаю, что на этот счет считал Смоктуновский. Но в «Чайке» в сцене Сорина и Дорна он всегда охотно шел на импровизацию. А вот, скажем, в третьем акте «Дяди Вани» он так захлебывался своим темпераментом, что ему порой партнеры, как мне казалось, просто мешали. И он сам потом не раз мне говорил: «Меня так захолонуло, что я не мог себя сдержать и даже говорить…» Но играть с ним всегда было интересно – его личность вносила особую атмосферу в каждый спектакль. Правда, порой Иннокентий Михайлович приходил в театр весь измочаленный и выжатый как лимон после съемок, а потом говорил: «Я сегодня играл ужа-са-юще плохо!» Да и вообще я не знаю, был ли он когда-нибудь какой-нибудь ролью доволен. Смоктуновский обычно ругал все свои новые роли и почти всех режиссеров…
Театровед Анатолий Смелянский: Смоктуновский насмотрелся в жизни много такого, что, вероятно, и не снилось шекспировским мудрецам. Из всего виденного и пережитого он вынес ненависть к насилию, к холуйству, к унижению человеческого достоинства. И веру в силу совести отдельного, ни на кого не похожего человека. Отсюда же – и его вера в достоинство актерской профессии. Смоктуновский относился к той редчайшей породе артистов, которые берут в руки не новую роль, но – чужую судьбу и отвечают за нее всей своей индивидуальностью. Играет ли он Гамлета или Иудушку Головлева, Моцарта или Плюшкина… Он сыграл во всех чеховских спектаклях Ефремова, начиная с «Иванова». Вообще говоря, он был создан для Чехова: идеальный резонатор и идеальный чувствительный аппарат для передачи того, что у нас именуют психологическим реализмом.
Иннокентий Михайлович нигде не учился актерскому мастерству. После кровопролитнейшей войны он пришел в театр, прочитал крыловскую басню, а потом какой-то отрывок из «Отцов и детей». И его взяли в театр, как он сам говорил, «за штаны». Просто за то, что он был мужчина и «штаны» на сцене нужны были позарез. Он выработал себя сам. Ему помогли и направили крупнейшие режиссеры, которые встретились на его пути. И как бы он ни спорил с ними, без них не было бы Смоктуновского. Без них он бы не озвучил своим голосом целую эпоху искусства.
Актер и режиссер Олег Ефремов: Когда-то про него хорошо писал профессор Берковский: «У этого актера – дар: внешнее делать внутренним и внутреннее осторожно и деликатно выражать вовне…» Эти качества, по-моему, превосходно проявились в фильме Михаила Ромма «9 дней одного года», где он играл физика Илью Куликова. В этом образе все соединилось – и его тема доброты и отзывчивости, и прославление высокого интеллекта. Однако же здесь проявилось и новое в его теме. Он исподволь, очень, по-моему, тонко и с иронией подчеркивает капризность своего героя, обидчивость, не очень презентабельное стремление к исключительности.
Режиссер Адольф Шапиро: Они тщательно, но тщетно скрывали радость от работы с друг другом. Смоктуновский и Ефремов – тут было столько игры! Казалось, они продолжают исполнять роли из «Берегись автомобиля». Ефремов брал серьезный и суровый тон. Смоктуновский изображал старательного ученика и верного приверженца художественного метода своего друга. Но иногда не выдерживал и давал понять, что ему доступно нечто, не вмещающееся в рамки «системы».
- Ну ты же гений, – лукаво улыбался Олег Николаевич.
- Да, Олег, да, – с застенчивой улыбкой, словно извиняясь, отвечал Иннокентий Михайлович.
Ефремов супился и, чтобы не поплыть, начинал сосредоточенно перелистывать роль Мольера. Несмотря на хмурость, он был явно доволен тем, что в его труппе есть гений.
Кинорежиссер Эльдар Рязанов: Помню, как меня вызвал к себе наш министр Романов.
- Это правда, что вы утвердили на главную роль в своем фильме Иннокентия Смоктуновского? – спросил он.
Я в это время только-только начинал съемки «Берегись автомобиля».
- Да, сказал я настороженно. – А что?
- Как вы могли? Он только что сыграл Владимира Ильича Ленина в фильме «На одной планете». А теперь у вас, значит, он будет играть жулика?
Я в начале растерялся. Такого оборота я не ожидал.
- Но он же будет у меня в другом гриме, – нашелся я.
- Все равно, – уперся министр. – Это делать не следует.
- Но «жулик» у нас благородный, честный, очень хороший! – аргументировал я. – Деточкин – образ положительный!
После подобной преамбулы мы около часа препирались на эту тему. Я упрямо стоял на своем. И выстоял! А когда я уходил, мне вслед бросили незабываемую фразу: "Да… неразборчивый у нас Смоктуновский". С таким напутствием я и отправился снимать новую комедию…
Из беседы с Иннокентием Смоктуновским Аллы Демидовой:
- Иннокентий Михайлович, как по-вашему, что такое – талант?
- Не знаю… Может быть, это повышенная трудоспособность. Концентрация всех человеческих возможностей. Даже если делаешь сложные вещи, а в результате – видимая легкость.
- Вы считаете себя гением?
- Гениальность проверяется временем… А я способный человек. Ломовая лошадь. Я ведь очень много работаю…
- Какие роли в кино больше всего цените?
- По масштабу и глубине литературы – Гамлета, наверное, а по актерским выразительным средствам – Моисея Моисеевича в «Степи», например. Или Циолковского в «Укрощении огня»… Вы удивляетесь, почему я считаю себя лидером? Но, Алла, дорогая, а вы можете мне назвать какого-нибудь актера, у которого за плечами – Мышкин, царь Федор, Иванов, Иудушка Головлев, Гамлет… Хотя бы просто по масштабу ролей…
- Как вы считаете, какую роль в театре, кино вы еще не сыграли?
- Много ролей. Не сыграл короля Лира, хотя мог бы сыграть – достаточно было только сказать… Мечтал и о Пушкине. У нас ведь никто из актеров еще не рассказал о поэте достойно его таланта. Однако мне уже много лет. Опоздал.
Ссылки по теме
Это база: К 150-летию Василия Качалова
Фантастическая восьмерка: Знаковые фильмы о великих композиторах
С Пушкиным на дружеской ноге: как кино искало образ великого поэта
Как Гагарин и Титов: 22 фильма о реальных космонавтах и истории освоения космоса
Сергей Астахов: «Не гневите Бога, уповая на перемены»
Земные притяжение и покаяние: Лев Кулиджанов в пяти фильмах
«А еще ведь надо в душу к нам проникнуть»: 100 лет Исааку Шварцу
Кузница кадров: Как сложилась судьба актеров «Простых истин»
Не стало режиссера Владимира Гориккера
Даниил Страхов: «Как роль рождается — это тайна»
Сергей Безруков высказался о молодом поколении профессионалов
Святые моторы: «Берегись автомобиля» — фильм-маскарад, нестареющая классика
«Берегись автомобиля» выйдет в повторный прокат 8 июля
Ухожу красиво: 10 фильмов об искусстве умирать
Не в лесу живем и не в Америке: 8 советских фильмов для тех, кому понравился «Перевал Дятлова»
Юрий Стоянов: «Я заслужил право сниматься с теми, кого люблю»
Светлана Дружинина напишет мемуары про всех значимых мужчин в её жизни
Лучшие экранизации Рэя Брэдбери: К 100-летию писателя
Любовное настроение. 25 классических фильмов о любви
Стихи от Высоцкого, объятия с Аленом Делоном: Наталья Белохвостикова поделилась воспоминаниями о коллегах
А все дело в той почти обреченной на неуспех постановке спектакля «Идиот» в Ленинградском БДТ, который срежиссировал Георгий Товстоногов и где в роли Мышкина выступил Иннокентий Михайлович. Премьера спектакля – вдумайтесь! – состоялась 31 декабря 1957 года, и даже такой обычно все «обнуляющий» фактор, как Новый Год, не смог усилия театра свести на нет. Напротив, культурное событие огромного масштаба словно переждало неизбежный суетливый праздник, чтобы потом весь будущий год говорить только об этом новом, не без странностей и парадоксов актере.
Началось же все с того, что штатный артист театра очень талантливый Пантелеймон Крымов запил, потребовалась срочная замена, а другого актера в неврастеническом амплуа на тот момент на роль Мышкина в труппе не было. Привели Смоктуновского – актера из провинции, который перебивался небольшими ролями на «Ленфильме». Но и тут могло не сложиться. «Не увидел» его поначалу Георгий Александрович, и только благодаря усилиям режиссера-ассистента Товстоногова Розы Сироты дебют на питерской сцене Иннокентия Смоктуновского состоялся.
«Я не узнаю вас с гриме? Кто вы такой?» – помните эту фразу, обращенную к настоящему Ивану Грозному, режиссера Якина из гайдаевской комедии «Иван Васильевич меняет профессию»? И далее идет список возможных исполнителей роли царя. Тут и Бондарчук, и Никулин, но «развязкой» становится фамилия Смоктуновского. «Кеша!», – панибратски похлопывает Ивана Грозного по щеке кинорежиссер – пока не получает царским посохом по голове.
Есть и другая кинематографическая «отметка времени» – уже из фильма «Москва слезам не верит», когда реальный Смоктуновский, играя самого себя, но только четверть века назад, стоит на ступенях Театра-студии киноактера в ожидании, когда большая знаменитость тех лет Георгий Юматов вынесет ему контрамарку. «А вы тоже актер, да?» – начнут его вопросами пытать находящиеся рядом героини фильма. Смоктуновский со спокойным вызовом ответит: «Да. Начинающий!». И тут же получит от бойкой Людмилы в исполнении Ирины Муравьевой: «Поздно начинаете!».
В 1955 году Иннокентию Михайловичу исполнилось как раз 30. И единственный столичный театр, который его взял, был как раз Театр киноактера. И взял не столько за не проявленную пока яркую одаренность, сколько из желания укрепить свой сценический репертуар актерами, которые не снимаются в кино. Ведь спектакли, забитые кинозвездами, буквально «плыли» от того, что знаменитости неожиданно срывались на сьемки, а случайный ввод на какое-то время других знаменитостей рождал в театральном мире не лучшую репутацию Театра киноактера как «театра для командировочных».
Да и сам Смоктуновский для такого отношения к себе давал основания. Когда с подачи примадонны театра и жены кинорежиссера Михаила Ромма Елены Кузьминой Иннокентий Михайлович получил небольшую роль молодого нациста в фильме «Убийство на улице Данте», все закончилось почти катастрофой. Исполнитель главной роли, восходящая звезда нового актерского поколения Михаил Козаков даже посоветовал Иннокентию Смоктуновскому сменить профессию. Уж больно Смоктуновский терялся, а на его маловажный для фильма эпизод ушло чуть ли не 15 дублей!
Но Ромм Смоктуновского заприметил. И уже через пять лет актер сыграл в картине «Девять дней одного года» главную роль. Это было время перемен – и для режиссера, и для артиста, и для страны в целом. Обозначенный в фильме тандем физиков-ядерщиков Гусева в исполнении Алексея Баталова и Куликова в исполнении Иннокентии Смоктуновского показал зрителю новую драматургическую антитезу: герой Баталова был классическим русским интеллигентом с миссией служения и самопожертвования во имя идеи, герой же Смоктуновского воплощал в меру избалованного, самовлюбленного и даже циничного интеллектуала, который крепко подумает – прежде чем вступить в бездну.
Знаковым актером времени был и Козаков. Во всяком случае, он на семь лет раньше Смоктуновского сыграл Гамлета. И это было показательное возвращение шекспировского героя, фактически отмененного в советском театре после одного неосторожного диалога Бориса Ливанова со Сталиным на кремлевском приеме. Гамлет тогда возвращался из ссылки, как, собственно, и князь Мышкин. Только маршрутом возвращения героя Достоевского была не Швейцария – Россия, а Норильск / Магадан – Москва / Ленинград. Это и определяло наполнение образа. И вносило в него немалый автобиографизм Смоктуновского. Ведь опасаясь репрессий, несколькими годами раньше Иннокентий Михайлович добровольно почти пять лет провел в Норильске, где работал в местном театре – пока у него от цинги не выпали все зубы. И пока не ушел в мир иной «отец народов», чья смерть, собственно, и определила все дальнейшее течение времени.
Впрочем, интереснее Смоктуновского об этом, кажется, не расскажешь. Представляем вашему вниманию выборку высказываний и воспоминаний Иннокентия Михайловича из интервью разных лет.
Иннокентий Смоктуновский о себе
«Я думаю, что мой характер и то, каков я, – итог Времени. Мои родители бежали от голода из деревни в 1929 году в Красноярск – вся семья бежала, потому что была продразверстка, которая требовала отнять у людей все! А в Красноярске не хватали беглецов: начиналась индустриализация, строительство фабрик. Отец устроился работать в Красноярский порт грузчиком. Мать нашла место на колбасном производстве…
Во мне лицедейство сидело с самого детства… Тут, наверное, сказываются отцовские гены. Он был здоровый, крепкий, рыжий мужик. Часто выпивал и после этого «валял дурака», как говорили у нас дома, а мать попрекала его: «Ты как шут…» Это был театр на дому. Потом – школьная самодеятельность, где мы готовили чеховское «Предложение», но когда мы вышли на сцену, то я был настолько перепуган, настолько не знал, что делать с той неуправляемой силой, которая была в этот момент во мне, что стал хохотать на самых высоких нотах. Хохотал истерично, страшно, одурело, а зал стал хохотать вместе со мной. И занавес закрыли. Меня тут же выгнали. Меня часто потом выгоняли…
Мы жили в ветхом домишке на краю огромного, как тогда казалось, пустыря… Я подделывал билеты и ходил в театр – а там другой воздух, погашенные огни… Все волновало. Атмосфера взволнованного уюта. Не помню, что за пьеса шла, но помню, как поразил меня актер, который с пафосом, бешено вращая белками глаз, с надрывом произносил: «О, металл! Ты обманул меня!» И прижимал к груди кинжал. До сих пор ищу и не могу найти, из какой пьесы это могло быть… Сейчас я уже понимаю, что это было просто дурно по вкусу, но тогда вышел потрясенный. Должно быть, я был очень добрым зрителем. Или во мне уже тогда заговорило нутро: попал «домой».
Потом 1941 год».
«…Он шел по пыльной дороге – огромный и рыжий, смущенный, что ему поминутно приходилось менять ногу в строю. Человек, портрет которого я потом носил в медальоне Гамлета. Мой отец – Михаил Петрович Смоктуновский. Два метра удивительно сложенных мускулов, по-мужски красивая голова... Я со страхом подумал: «Какая большая и неукротимая мишень!» И бежал, меня трясло…
Очевидно, почувствовав что-то, он поймал меня взглядом и отрывисто бросил:
- Ты что?
- Ничего…
Отца я действительно больше не видел.»
«У меня есть фотография. На ней мои первые шаги на сцене, в Красноярском драматическом театре, куда я пошел работать статистом в 1942-м году. В крошечной бессловесной роли, по ходу которой я должен бросить стрелу в Ивана Грозного, но – промахиваюсь и убиваю юродивого. На обороте моей рукой написано: «42-й год – начало моего пути». А с января 1943-го я уже – курсант пехотного училища в Ачинске».
«Нас, молодых неопытных сержантов и старшин, недоучив на офицеров, отправили из Сибири на пополнение гвардейской дивизии, и вскоре, только подошедших к фронту, жестоко разбомбили. После этой первой встречи с фашистами, видя некоторых своих товарищей уже мертвыми, я стал мучительно тосковать, потерял сон, при виде пищи меня рвало, выворачивало. Единственное, что я мог, – это пить, пить, пить… Меня даже не успокаивало, что в этом я был не одинок. У двоих началась эпилепсия… Успокоение приходило медленно, через трудные переходы, через видение смерти вокруг и рядом, через постепенное сознание необходимости жить и выжить даже тогда, когда выжить невозможно».
«А потом в ходе стремительного наступления наших войск я в группе атаковавших оказался в расположении противника и попал в плен. Как видим, успех порой так близко граничит с неудачей… Месяц и четыре дня я находился в пекле вражеского плена. Знал, что за попытку к бегству – расстрел. Знал, что тем, кто предоставит мне, бежавшему, кров, уготована та же кара… К линии фронта я не шел – это миф, «ложь во спасенье», еще совсем недавно неизбежная в публикациях на военную тему. Меня, восемнадцатилетнего измученного мальчишку, вел инстинкт самосохранения. Я выведал у крестьян, где побольше лесов и болот, где меньше шоссейных и железных дорог, и шел туда. Фашистам там нечего было делать…
Шесть – семь хат, вокруг дымки от незамерзающего болота, утро такое ранее, что все еще спят… Постучался в ближайшую дверь, и мне открыли. Я сделал шаг, попытался что-то сказать – и впал в полузабытье. Меня подняли, отнесли на кровать, накормили, вымыли в бане… Мыли меня несколько девушек – и уж как они хохотали! А я – живой скелет, с присохшим к позвоночнику животом, торчащими ребрами – слабо лепетал: "Не надо, не надо…"»
«Через день меня забрали и увезли в лес. По дороге били, но как-то странно – не в лицо, не в живот, а все больше по ногам. Били и выпытывали, не подослан ли я. На следующее утро меня привели к нашему командиру. «Извини, окруженец, я знал, что ты свой, но в этом надо было убедить моих хлопцев». В его отряде я и воевал – до тех пор, пока мы не соединились с частями Красной Армии. Меня даже представили к награде – медали «За отвагу». Правда, вручили ее спустя сорок девять лет прямо на сцене МХАТа после спектакля «Мольер». А тогда для всех я «пропал без вести», и тетка Надя в Красноярске, которая меня воспитывала, ослепла от слез».
«В Красноярске нас вызвали в военкомат – человек девять. С нами говорили очень грубо. Оказывается, мы все были в плену. И сказали: "Посмотрите на свои паспорта". Мы посмотрели. Действительно, 39 городов минус – мы не имеем права там жить. Красноярск входит в эти 39 городов. Но – "Вы здесь жили до ухода на фронт, в армию. И живите! Но чтобы отсюда не уезжать! Каждые два месяца вы должны приходить и отмечаться!". Неподалеку от Красноярска жил один мой знакомый, тоже отведавший плена. У нас с ним был условный пароль: если все обстоит хорошо, регулярно отправляем друг другу открытки со словами: «Дядя Вася чувствует себя прекрасно». И вдруг открытки нет. Приезжаю к нему, а мать в слезах – забрали.
Вот я и решил затеряться в Норильске, девятом круге сталинского ада, среди ссыльных и лагерей. А потом: мне просто некуда было податься. Вы не поверите, но меня из Норильска тоже хотели выставить – непонятно, правда, куда. Так бы и сделали, да отмолил директор театра Дучман – низкий ему за это поклон».
«В своей добровольной ссылке я провел четыре года, подорвал здоровье, потерял все зубы. Но там же прошел прекрасную профессиональную школу. В Норильске работали бывшие заключенные актеры театров ГУЛАГа: Юровская, Шлагин, Лукьянов, Жженов – с ним я особенно подружился. Такое созвездие талантов можно было встретить только в старом Малом и во МХАТе. Благодаря им я и стал артистом».
«Я переиграл почти всех существующих в современной драматургии мальчишек, работая в театрах Норильска, Махачкалы, Сталинграда. Но все-таки в этих театрах я так и не смог найти ни себя, ни своих героев, ни режиссера, который бы увидел во мне что-то стоящее. Я поехал в Москву, но и здесь, показавшись во многих театрах, никого не привлек. Много играл. И маленькие и большие роли… Ничего не приносило радости. Стал ссориться с коллегами по труппе: «Мы все что-то неинтересное делаем. Одни пошлые штампы…» Может быть, я тогда не очень понимал, что пришла другая манера игры, но хорошо это чувствовал.
Мы ведь много тогда смотрели заграничных трофейных фильмов. Я помню, что меня поразил Эмиль Яннингс. Мощью простоты. И, уходя из Сталинградского театра, я сказал своим коллегам: "Если обо мне не услышите через пять лет, буду заниматься другим делом". Это было в январе 55-го, а в декабре 57-го я сыграл Мышкина».
«Я сижу на дне окопа, нас обсыпали землей, один раз прорепетировали. Режиссер фильма "Солдаты" Александр Иванов вдруг говорит:
- Иннокентий, так вот, дорогой, куда ты приехал?
- Как куда? На студию.
- Но студия у нас художественных фильмов!
Я говорю: "Да".
- А почему вы ничего не играете?
У меня все захолонуло. И я говорю:
- Понимаете, в чем дело, Александр Гаврилович, здесь есть такая возможность ничего не играть, а просто быть.
А сам подумал: если я и сейчас ничего не докажу, то, значит, опять все мои старания, все мои показы по театрам будут пустым звуком».
«Я снимался тогда на "Ленфильме". И как-то раз, проходя по коридору, увидел среди снующей толпы человека, который стоял и читал книгу. Я «увидел» его спиной. Остановился. Это было как шок – у меня стучало в висках. Я сразу не мог понять, что со мной. Оглянулся – и тогда-то и увидел его. Он просто стоял и читал, но он был в другом мире, в другой цивилизации. Божественно спокоен. Это был одутловатый человек, коротко стриженый. Серые глаза, тяжелый взгляд. К нему подошла какая-то женщина, что-то спросила. Он на нее так смотрел и так слушал, как должен был бы смотреть и слушать князь Мышкин. Потом я спросил эту женщину, которую знал: кто этот человек, с которым она только что разговаривала. Она долго не могла сообразить, о ком это я, а потом чуть пренебрежительно: "А, этот идиот? Он эпилептик. Снимается в массовке". И начала мне рассказывать его биографию, но это была история самого Мышкина (а она не знала, что я репетирую эту роль). Оказывается, он был в лагерях 17 лет. Я не слышал, как он говорит, но на следующий день на репетиции заговорил другим голосом… А когда мы еще раз с ним встретились – я поразился, что и голос у него такой же, как я предположил. И после этой речи роль пошла… Такой тишины в зале, такой власти над зрителями, какое я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, – я не знаю ни у одного актера».
«После "Гамлета" я получил почти двенадцать тысяч писем. Из них, пожалуй, в трех-четырех тысячах пишут: "Как Вы точно сыграли Гамлета, я таким его себе и представлял (представляла)"». Первое время я думал: "Что же это такое? Так просто? Так легко? А четыре месяца мучительных репетиций у меня дома с режиссером Розой Сиротой, которые помогли выявить существо моего Гамлета?" Когда фильм был уже снят, то казалось, что можно было сделать лучше, тоньше… Но я был в работе предоставлен самому себе. Режиссер с самого начала сказал, что хочет выявить мою индивидуальность, поэтому разрешил мне делать, что хочу.
Однако драматургия – это метафизическая основа, а мне был, конечно, нужен критический взгляд со стороны. Но я сделал то, что мог сделать на том отрезке моей жизни. И потом – я сыграл Гамлета в том возрасте, в каком его нужно играть. Лоуренс Оливье спросил меня (это было в 66-м году): "Сколько вам лет?" – "42 года". – "О, успел! Повезло! Потом сердце не выдерживает такой нагрузки…"»
Коллеги об Иннокентии Смоктуновском
Актер Эдуард Марцевич: На первой репетиции «Царя Федора Иоанновича» Иннокентий Михайлович попросил, чтобы его в течение трех месяцев не трогали, чтобы не мешали ни замечаниями, ни предложениями – он хочет сам работать над ролью. Я понял, что он стремится разбудить в себе природу, найти ту точку, которая начнем излучать энергетику, необходимую для персонажа. Действительно, его и не трогали, и я был свидетелем невероятных проб, которые мне казались бесталанными и бездарными. Он визжал, кричал, что-то шипел, создавал себе какой-то лабиринт, в котором искал для себя что-то важное. А в Малом театре актеры профессиональные, крепкие, они переглядывались, пожимали плечами, но Смоктуновский есть Смоктуновский.
Выдержать три месяца таких проб и не показать свои заготовки – это действительно небывалый случай. Для этого надо иметь огромную волю, потому что сразу же возникает закулисный шумок, начинают складываться «мнения». Спустя несколько месяцев репетиций у Смоктуновского вдруг появились удивительные вещи: что ни сцена, что ни фраза, то – необыкновенные интонации. Все притихли, и полился ручей какого-то света. Он что-то в себе ждал. И вот оно пришло.
Актер Владлен Давыдов: Разные актеры по-разному относятся к своим партнерам. Например, вахтанговец Николай Плотников говорил: «Мне партнер не нужен – он мне мешает…». А наш, мхатовский Борис Ливанов – наоборот: «Я могу любого партнера вытянуть. Могу играть хоть со шкафом…». Я не знаю, что на этот счет считал Смоктуновский. Но в «Чайке» в сцене Сорина и Дорна он всегда охотно шел на импровизацию. А вот, скажем, в третьем акте «Дяди Вани» он так захлебывался своим темпераментом, что ему порой партнеры, как мне казалось, просто мешали. И он сам потом не раз мне говорил: «Меня так захолонуло, что я не мог себя сдержать и даже говорить…» Но играть с ним всегда было интересно – его личность вносила особую атмосферу в каждый спектакль. Правда, порой Иннокентий Михайлович приходил в театр весь измочаленный и выжатый как лимон после съемок, а потом говорил: «Я сегодня играл ужа-са-юще плохо!» Да и вообще я не знаю, был ли он когда-нибудь какой-нибудь ролью доволен. Смоктуновский обычно ругал все свои новые роли и почти всех режиссеров…
Театровед Анатолий Смелянский: Смоктуновский насмотрелся в жизни много такого, что, вероятно, и не снилось шекспировским мудрецам. Из всего виденного и пережитого он вынес ненависть к насилию, к холуйству, к унижению человеческого достоинства. И веру в силу совести отдельного, ни на кого не похожего человека. Отсюда же – и его вера в достоинство актерской профессии. Смоктуновский относился к той редчайшей породе артистов, которые берут в руки не новую роль, но – чужую судьбу и отвечают за нее всей своей индивидуальностью. Играет ли он Гамлета или Иудушку Головлева, Моцарта или Плюшкина… Он сыграл во всех чеховских спектаклях Ефремова, начиная с «Иванова». Вообще говоря, он был создан для Чехова: идеальный резонатор и идеальный чувствительный аппарат для передачи того, что у нас именуют психологическим реализмом.
Иннокентий Михайлович нигде не учился актерскому мастерству. После кровопролитнейшей войны он пришел в театр, прочитал крыловскую басню, а потом какой-то отрывок из «Отцов и детей». И его взяли в театр, как он сам говорил, «за штаны». Просто за то, что он был мужчина и «штаны» на сцене нужны были позарез. Он выработал себя сам. Ему помогли и направили крупнейшие режиссеры, которые встретились на его пути. И как бы он ни спорил с ними, без них не было бы Смоктуновского. Без них он бы не озвучил своим голосом целую эпоху искусства.
Актер и режиссер Олег Ефремов: Когда-то про него хорошо писал профессор Берковский: «У этого актера – дар: внешнее делать внутренним и внутреннее осторожно и деликатно выражать вовне…» Эти качества, по-моему, превосходно проявились в фильме Михаила Ромма «9 дней одного года», где он играл физика Илью Куликова. В этом образе все соединилось – и его тема доброты и отзывчивости, и прославление высокого интеллекта. Однако же здесь проявилось и новое в его теме. Он исподволь, очень, по-моему, тонко и с иронией подчеркивает капризность своего героя, обидчивость, не очень презентабельное стремление к исключительности.
Режиссер Адольф Шапиро: Они тщательно, но тщетно скрывали радость от работы с друг другом. Смоктуновский и Ефремов – тут было столько игры! Казалось, они продолжают исполнять роли из «Берегись автомобиля». Ефремов брал серьезный и суровый тон. Смоктуновский изображал старательного ученика и верного приверженца художественного метода своего друга. Но иногда не выдерживал и давал понять, что ему доступно нечто, не вмещающееся в рамки «системы».
- Ну ты же гений, – лукаво улыбался Олег Николаевич.
- Да, Олег, да, – с застенчивой улыбкой, словно извиняясь, отвечал Иннокентий Михайлович.
Ефремов супился и, чтобы не поплыть, начинал сосредоточенно перелистывать роль Мольера. Несмотря на хмурость, он был явно доволен тем, что в его труппе есть гений.
Кинорежиссер Эльдар Рязанов: Помню, как меня вызвал к себе наш министр Романов.
- Это правда, что вы утвердили на главную роль в своем фильме Иннокентия Смоктуновского? – спросил он.
Я в это время только-только начинал съемки «Берегись автомобиля».
- Да, сказал я настороженно. – А что?
- Как вы могли? Он только что сыграл Владимира Ильича Ленина в фильме «На одной планете». А теперь у вас, значит, он будет играть жулика?
Я в начале растерялся. Такого оборота я не ожидал.
- Но он же будет у меня в другом гриме, – нашелся я.
- Все равно, – уперся министр. – Это делать не следует.
- Но «жулик» у нас благородный, честный, очень хороший! – аргументировал я. – Деточкин – образ положительный!
После подобной преамбулы мы около часа препирались на эту тему. Я упрямо стоял на своем. И выстоял! А когда я уходил, мне вслед бросили незабываемую фразу: "Да… неразборчивый у нас Смоктуновский". С таким напутствием я и отправился снимать новую комедию…
Из беседы с Иннокентием Смоктуновским Аллы Демидовой:
- Иннокентий Михайлович, как по-вашему, что такое – талант?
- Не знаю… Может быть, это повышенная трудоспособность. Концентрация всех человеческих возможностей. Даже если делаешь сложные вещи, а в результате – видимая легкость.
- Вы считаете себя гением?
- Гениальность проверяется временем… А я способный человек. Ломовая лошадь. Я ведь очень много работаю…
- Какие роли в кино больше всего цените?
- По масштабу и глубине литературы – Гамлета, наверное, а по актерским выразительным средствам – Моисея Моисеевича в «Степи», например. Или Циолковского в «Укрощении огня»… Вы удивляетесь, почему я считаю себя лидером? Но, Алла, дорогая, а вы можете мне назвать какого-нибудь актера, у которого за плечами – Мышкин, царь Федор, Иванов, Иудушка Головлев, Гамлет… Хотя бы просто по масштабу ролей…
- Как вы считаете, какую роль в театре, кино вы еще не сыграли?
- Много ролей. Не сыграл короля Лира, хотя мог бы сыграть – достаточно было только сказать… Мечтал и о Пушкине. У нас ведь никто из актеров еще не рассказал о поэте достойно его таланта. Однако мне уже много лет. Опоздал.
Ссылки по теме
Это база: К 150-летию Василия Качалова
Фантастическая восьмерка: Знаковые фильмы о великих композиторах
С Пушкиным на дружеской ноге: как кино искало образ великого поэта
Как Гагарин и Титов: 22 фильма о реальных космонавтах и истории освоения космоса
Сергей Астахов: «Не гневите Бога, уповая на перемены»
Земные притяжение и покаяние: Лев Кулиджанов в пяти фильмах
«А еще ведь надо в душу к нам проникнуть»: 100 лет Исааку Шварцу
Кузница кадров: Как сложилась судьба актеров «Простых истин»
Не стало режиссера Владимира Гориккера
Даниил Страхов: «Как роль рождается — это тайна»
Сергей Безруков высказался о молодом поколении профессионалов
Святые моторы: «Берегись автомобиля» — фильм-маскарад, нестареющая классика
«Берегись автомобиля» выйдет в повторный прокат 8 июля
Ухожу красиво: 10 фильмов об искусстве умирать
Не в лесу живем и не в Америке: 8 советских фильмов для тех, кому понравился «Перевал Дятлова»
Юрий Стоянов: «Я заслужил право сниматься с теми, кого люблю»
Светлана Дружинина напишет мемуары про всех значимых мужчин в её жизни
Лучшие экранизации Рэя Брэдбери: К 100-летию писателя
Любовное настроение. 25 классических фильмов о любви
Стихи от Высоцкого, объятия с Аленом Делоном: Наталья Белохвостикова поделилась воспоминаниями о коллегах