Третьяковская галлерея. Боярыня Морозова (предание оживает)

Музей – самое демократическое учреждение культуры: обязательную программу не навязывает, время посещения не ограничено, билет стоит недорого. Остаётся только выбрать, что посетить на этот раз – возможно с нашей темой.

Третьяковская галерея – национальный художественный музей России, лучшее собрание русского изобразительного искусства XI-XX веков. Основана она была московским купцом фабрикантом Павлом Михайловичем Третьяковым (1832-1898). Его предки, родом из Малоярославца, уже во второй половине XVIII века перебрались в Москву. В 1865 году Павел Михайлович женился на двоюродной сестре хозяина подмосковной усадьбы Абрамцево - Вере Николаевне Мамонтовой. Как коллекционер, меценат и крупный благотворитель Третьяков сформулировал для себя принцип "наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях”. Создать музей русской школы живописи, представив все этапы её развития, Третьяков задумал в начале 60-х годов позапрошлого века и на протяжении последующих 40 лет отдавал все силы и немалые личные средства на осуществление этой задачи.В 1857 году он купил первую картину для своей коллекции – работу на бытовую тему художника Н. Г. Шильдера “Искушение”. Третьяков приобретал полотна современников, художников демократического направления, принадлежавших к Товариществу передвижных художественных выставок, - так называемых передвижников. Со многими из них Павел Михайлович дружил, и пользовался советами их идеолога И. Н. Крамского. Тонкое художественное чутьё подсказывало коллекционеру, что в работах Серова, Бенуа и Нестерова намечены поиски новых путей в искусстве. Особой страстью мецената были портреты выдающихся русских людей, преимущественно деятелей культуры. В выборе произведений для коллекции Третьяков был твёрд и независим. Так, не смотря на не одобрение властей и цензурные ограничения на экспонирование, он оставил у себя картину Перова В. Г. “Сельский крестный ход на Пасхе” (1861).Картинная галерея позволяет погрузиться в чарующий и поражающий своим многообразием мир искусства, который создавался многие столетия самыми известными художниками. Здесь можно открыть для себя новые грани художественного искусства и графики, ознакомиться с историей создания всемирно известных шедевров, а также узнать интересующие вас факты о жизни и творческом пути прославленных живописцев.“Боярыня Морозова” до сих пор привлекает, волнует, поражает… Художнику удалось передать основные, глубокие, коренные черты русского народа: протест насилию, преданность своим идеям, упорство и настойчивость. Именно это читаем мы ныне в картине Василия Ивановича. Вот об этой картине и поговорим. Но сначала об авторе.

Зима... Сумерки... Лютый мороз разогнал прохожих по домам... В полутёмной комнате у печи сидят мальчик и женщина...

Васятке Сурикову исполнилось восемь. Настало время учиться. Но что делать? В селе Сухой Бузим под Красноярском, где работал его отец, школы не было. На семейном совете приняли решение отвезти Васю в Красноярск и поселить на время учёбы у тётки – Ольги Матвеевны Дурандиной. Жила она в простом деревянном доме из неровных, побуревших от времени брёвен. Дом был двухэтажным. Все окна закрывались на ночь толстыми ставнями. И дом, и забор, и ворота с калиткой были сработаны грубо, добротно и прочно. Тётя Оля, как и мать Васи, была простой неграмотной казачкой, челдонкой. Худая, высокая, с бледным лицом, говорила она резко и решительно, а пристальный взгляд её глаз сначала даже пугал маленького мальчика.

Поначалу он как-то боялся заходить к ней в спальню. Там было тесно и неудобно, в одном углу стояла жёсткая кровать, в другом – тяжёлый комод, рядом – пирамида из сундуков и сундучков различных размеров. Васины родители считали, что тётя Оля “чудачка”, но “в общем-то добрая”. Она не терпела, когда ей возражали, но упрямого крепыша Васю вскоре полюбила своей суровой деспотичной любовью. Вечерами, когда Вася заканчивал уроки, они подолгу перед сном сидели у печки. Вася слушал рассказы тёти Оли, обычно длинные и увлекательные.

Однажды племянник и тётя сидели, как обычно, в полутьме у печки горячей. Вася смотрел на огонь. Ольга Матвеевна вязала чулок и рассказывала негромким голосом: “Давно это было… Росла у царского окольничьего Прокопия Соковнина дочь Федосья. Не могли родители надивиться на неё – так была она добра и рассудна. Прослышал про ум её боярин богатый Морозов, и женился на ней, да помер вскоре, оставив её одинокой вдовицей. Богата была боярыня Морозова, и стала она деньги дарить хилым и сирым, ходила по тюрьмам и богадельням, раздавала всем пищу, бельё и одежду. И в доме в своём нищих да убогих поселила, юродивых и калик перехожих привечала. В заботах помогала ей сестра её, княгиня Урусова. Прослышал про то царь-государь батюшко – нахмурился, недоволен стал. Но пуще всего серчал он на боярыню за то, что веры она была простой, народной и не признавала веру ляцкую, латынскую, за которую стояли царь и бояра ево…”. 

По-прежнему за окном трещал мороз, в комнате было жарко. От неторопливого рассказа тёти веяло каким-то покоем…разморило мальчишку… и, словно сам перенёсся в те стародавние времена, к тем необыкновенным людям, о которых она говорила так напевно. “… Славна и богата была боярыня, и не мог царь-государь батюшко наказать её, словно холопку простую. Призвал её к себе: -переходи, говорит, боярыня в веру нашу, и почёт тебе будет, и слава тебе будет. И тебе и сестре твоей, княгине Урусовой. А нет – не сносить вам головушек своих буйных-. Но крепка в вере своей была боярыня: -грози не грози – не быть тому, что хочешь-. Велика стала слава боярыни Морозовой. Валом к ней валит народ простой. Гневен стал царь-государь батюшка, в железа велел непокорную боярыню взять, в темницу велел её бросить. Её и княгиню Урусову, приспешницу её. В железы заковали боярыню непокорную и повезли на сыск, на дыбу. И пошло за колесницею её народу видимо-невидимо. И говорит боярыня с колесницы своей: -Слушайте! Слушайте меня братия мои, и сестры! Пеклась я об вас. Как могла. И впредь печься буду до последнего своего издыхания! Но заботы мои не угодны царю батюшке. В тюрьму везут меня, но не сломить меня. Так и вы – тверды и стойки будьте!...”. 

Пуще прежнего мороз за окном лютует. Давно уже тётя Оля закончила рассказ свой, но продолжали они сидеть молча у печки. Дрова в печи догорели. Долго-долго видел Вася перед собой суровое, страшное и прекрасное лицо боярыни Морозовой.Быстро время течёт. Целая четверть века прошла с того памятного вечера, и Суриков, уже известный художник, вместе с супругой и детьми поехал в Париж. Как всегда во время путешествий много работал, писал этюды. Посещал музеи, галереи, театры. Всё чаще и чаще он вспоминал тот вечер в доме у тёти Оли. Снова детские воспоминания захватили его. В памяти всплыла одна из красноярских улиц, по которой везли осуждённых на “торговую казнь”. Со всего города стекался народ. Мальчишки, чтобы лучше видеть, залезали на частоколы, на заборы, висели на ветках деревьев. Но вот раздавался крик: “Везут! Везут!..” Воспоминания об этих далёких “торговых казнях” были столь свежи, что Суриков ещё года два до поездки в Париж сделал первый набросок картины, и теперь в Париже снова повторил его. Глубже представить себе историю боярыни Морозовой помогли художнику статьи Забелина и Тихонравова, роман Мордовцева “Великий раскол”. В своём романе Мордовцев пишет, что боярыня была прикована к саням, как собака цепная, массивной цепью за шею. Голова женщины была закутана чёрным платком.В мае 1884, уже в Москве Суриков продолжил работу…

Триста лет назад по заваленным сугробами московским улицам ехали простые дровни. В дровнях на соломе лежала женщина, закованная в цепи. Это была знатная боярыня – Феодосья Прокопьевна Морозова. Московичи выходили на улицу, чтобы увидеть опальную боярыню. Её увозили в ссылку. В народе говорили, что Морозова пострадала “за веру”. В ту пору в русской церкви произошёл раскол. Глава церкви патриарх Никон по воле царя приказал исправить богослужебные книги, изменить некоторые обряды. Например, креститься было велено не двумя перстами, как прежде, а тремя. Крестным ходом шествовать не по солнцу, а встречь. Писать не “Иcуc”, а “Иисус”. Среди верующих оказались люди, не захотевшие принять нововведение. Их стали называть старообрядцами или раскольниками. Старообрядцы собирались и молились по-старому. Самым яростным хранителем старины стал протопоп Аввакум.А боярыня Морозова была его верным последователем. Боярыня Морозова была раскольницей, староверкой, то есть христианкой, не принявшей реформу православия в России. Она пострадала за свои убеждения — и за то, что ради них «мутит народ». Повесть о боярыне Морозовой относится к сокровищнице сибирской раскольничьей литературы — после раскола сосланные староверы очень активно начали писать жития своих погибших товарищей.
В какой-то момент можно было сказать, что основной массив русских литературных текстов относится именно к староверской культуре.
Морозова изображена страшно худой и бледной, и это не случайно. Во-первых, картина воссоздает момент, когда боярыню-раскольницу перевозят из одного места заключения в другое. Во-вторых, Морозова умерла, заморенная в подземелье голодом. В то время заключенных не кормили за счет казны — они должны были надеяться на милость прохожих, которые кидали хлеб в подвальные окна острогов.
К Морозовой никого не подпускали, так что еды ей было взять неоткуда. Перед самой смертью женщина успела попросить, чтобы ей дали постирать в речке рубаху — чтобы умирать в чистом, по обычаю. Эту милость ей предоставили. Страшное худое и бледное лицо боярыни на картине, вероятно, напоминает, что ее заморили голодом.
Среди раскольников много было простых людей. Наверно, не все они хотели непременно креститься двумя пальцами или петь в церкви хвалу – “аллилуйа” – два раза, а не три. Главное, все простые люди страдали от притеснений, непомерных налогов, неправосудия, постоянных обид. Старая вера манила их потому, что за неё они поднимались против народных притеснителей - бояр, воевод. Раскольников преследовали, пытали, казнили. Идеолога Раскола сожгли. Когда царь-батюшка надумал жениться, то назначил боярыню Феодосью исправлять на свадьбе почётную должность. Но боярыня отказалась: не захотела изменять “старой вере”. Тогда его величество Алексей Михайлович повелел посадить женщину в тюрьму и пытать, пока не раскается. Но Морозова твердила на дыбе вися, что рада пострадать за истинную веру. Если сожгут её на костре, говорила она, это будет для неё “преславно и дивно”. Царь велел сослать непокорную, а перед тем провезти её по Москве, прикованную, как цепную собаку, чтобы посмеялся над нею народ и, чтобы другим неповадно было. На картине в санях бледная женщина в черном подняла руку, то ли проклиная, то ли благословляя людей вокруг. Ее руки соединяет цепь — что часто плохо видно на репродукциях, так что многие современные россияне не замечали кандалы Морозовой. 
Но смеялись немногие. Люди с молчаливым сочувствием смотрели на исхудалую, закутанную в чёрный платок женщину, упрямо поднимавшую над головой руку со сложенными двумя перстами. Протопоп Аввакумов так писал о боярине: “Персты рук твоих тонкостны, а очи твои молниеносны. Кидаешься ты на врагов, аки львица рыкающая”. Тонкие пальцы, сверкающие глаза, страстные движения – вот и всё, что знал Суриков о внешности своей героини. Но он говорил, что исторический живописец должен угадывать прошлое. Художник долго “угадывал” лицо боярыни. Он написал нескольких женщин, но ни в одной не нашёл страшной красоты боярыни, её горячей, исступленной веры, которая, будто молния, воспламеняла всех вокруг. Он приглядывался к старообрядцам – их было немало и во времена Василия Ивановича. Среди них были горячо верующие женщины-начётчицы, знавшие старинные церковные книги. “… Я на картине сперва толпу написал, а её после, - рассказывал художник. - И как ни напишу её лицо - толпа бьёт. Очень трудно её лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Всё лицо мелко было. В толпе терялось. В селе Преображенском, на старообрядческом кладбище, - ведь вот где её нашёл… Там, в Преображенском, все меня знали. Даже старушки мне себя рисовать позволяли и девушки-начётчицы. Нравилось им, что я казак и не курю. И вот приехал раз я на кладбище к знакомой монахине Степаниде Варфоломеевне и рассказал ей о про свою беду. И описал нужный мне тип. "Быть может я пособлю тебе, - заметила Степанида Варфоломеевна. - С Иргиза скитница одна приехала, Анастасия Михайловна, начётчица. Подходящая. Она при кладбище живёт". Я с неё написал этюд в садике в два часа. И как вставил её в картину – она всех победила”. Невидимые нити связывают боярыню со всеми, кто вышел в тот зимний день на узкую московскую улочку. Каждый в толпе по-своему относится к боярыне, к её страстным словам, к движению её поднятой руки. Василий Иванович говорил, что он “каждого лица хотел смысл постичь”.

Суриков замечательно “угадал” Морозову. Мы, как и художник, не знаем, какой она была на самом деле. Но теперь невозможно представить себе боярыню Морозову не такую, как у Сурикова.Вот пяток женщин в правой части картины. Впереди на коленях старая нищенка. С верой, любовью и жалостью глядит она влед боярыне. Сама того не замечая, она протянула руку, словно пытается задержать бег саней. Подперев рукой щёку, задумалась старуха в расшитом платке. На её лице глубокая скорбь. Она почти не смотрит на боярыню. Она, должно быть, вспоминает многие бедствия, которые ей суждено было пережить:

В отчаянии скрестила руки на груди девушка в вышитой шапке. Её глаза полны слёз. Эскиз.

Ужас застыл на лице монашенки в чёрном платке. Эскиз. В толпе выделяет женщина в желтом платке, которая отвешивает боярыне поклон. Эпизод картины

Эскиз. Боярышня в синей шубке и золотисто-жёлтом платке склонилась перед проезжающими санями. В её поклоне – и молчаливое сострадание, и душевная стойкость, и готовность, если случится, вот так же пожертвовать собою. Женщины на картине Сурикова очень красивы. Вспоминая родную Сибирь, художник говорил об особенной, старинной красоте людей, среди которых жил в детстве: “Там самый воздух казался старинным. И иконы старые, и костюмы. И сёстры мои двоюродные, девушки, совсем такие, как в былинах поётся… В девушках была красота особенная: древняя, русская. Сами крепкие, сильные… Все здоровьем дышат. Песни старинные пели тонкими певучими голосами… ”. Эпизод картины.

Один из главных героев картины – юродивый. Это – безумный человек. Но у верующих он пользовался большим почётом. Они прислушивались к его несвязным словам. Им казалось, что он предсказывает будущее. В лохмотьях, босой, юродивый сидит прямо на снегу. Его шея и плечи до крови растёрты железной цепью, на которой висит пудовый крест. Юродивый – единственный в толпе открыто поддерживает боярыню Морозову. На её призыв он отвечает сложенными двумя перстами.Сначала художник написал в виде юродивого знакомого нищего из подмосковной деревни. Позже этот нищий “превратился” в другого героя картины– татарина, чьё смуглое лицо в тюбетейке видно в правом верхнем углу, возле лампады под иконой. А поиски юродивого продолжались. Наконец художнику повезло. Он рассказывал: “Юродивого я на барахолке нашёл. Огурцами он там торговал. Вижу – он… Я говорю – идём. Еле уговорил его… В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал. Водки ему дал и водкой ноги натёр… Он в одной холщёвой рубахе босиком у меня на снегу сидел. Ноги у него даже посинели… Так на снегу его и писал”. “Если бы я ад писал, говаривал художник, - то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял”.

Сани увозят Морозову от верного ей юродивого влево вдаль – туда, где встречает её злою насмешкою священник в богатой чёрной шубе с рыжим лисьим воротником.Суриков несколько раз писал лицо священника. Но главные черты этого лица подсказала художнику память: “А священничка у меня в толпе помните?.. Это когда меня из Бузима (в Сухом Бузиме художник провёл первые восемь лет своей жизни) ещё учиться посылали, раз я с дьячком ехал – Варсонофием, мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны… ”О чём она думает?

Позади юродивого стоит странник, богомолец, калика перехожий, с посохом. С котомкой и надетой на руку плетённой корзинкой. На первый взгляд странник кажется спокойней всех остальных. Но сколько внутреннего напряжения в его лице и фигуре! Странник весь ушёл в свои мысли. Он старается понять, что происходит. Но вот подробность – он снял шапку. И эта подробность кричит о его сочувствии гонимой боярыне. Некоторое время Суриков жил в избе на дороге к монастырю. Он жадно писал всех странников, которые казались ему интересными. Однажды Василий Иванович нарисовал автопортрет в профиль. Черты этого портрета остались в лице странника. В образ человека, который хочет разобраться в сложных событиях жизни, художник вложил частицу себя.

Рядом с санями идёт родная сестра Феодосьи – княгиня Авдотья Прокопьевна Урусова. В её лице, крепко сплетённых пальцах рук, торопливой походке – жалость, страдание, душевная боль. И собственная судьба. Урусова тоже была раскольница. Её черёд близок. Завтра и на неё наденут цепи, взденут на дыбу и сошлют вместе с сестрою.

Возле Урусовой, отодвигая толпу бердышем, шагает стрелец. Его лица не видно. Мы никогда уже не узнаем, охотно ли несёт он свою службу недобрую, просто ли исполняет приказ. В ссылке, умирая голодной смертиею, боярыня Феодосья Прокопьевна умоляла стрельца караульного дать ей хлебца или хоть огуречик. “Не дерзаю”, - молвил стрелец. Перед смертиею просила боярыня Феодосья Прокопьевна стрельца караульного выстирать ей сорочку, дабы в чистом исподнем пред Всевышним предстать. Стрелец стирал в реке сорочку ея, “литцо свое слезами омывая”. А через двадцать с небольшим лет после смерти боярыни, когда царём России стал сын Алексея Михайловича, Пётр Алексеевич, стрельцы не захотели принять новые порядки в стране. Поднялись на защиту старины, и были беспощадно казнены. Об этом рассказывала первая историческая картина Сурикова – “Утро стрелецкой казни”, написанная несколькими годами раньше “Боярыни”.

Всё в картине, всякая подробность, всякая мелочь взяты с натуры. Суриков умел разглядеть и сердцем почувствовать красоту простых вещей. “Всюду красоту любил, - рассказывал о себе художник. – В дровнях-то какая красота: в копылках, в вязах, в саноотводах. А в изгибах полозьев, как они колышутся и блестят, как кованные. Я, бывало мальчонком ещё, переверну санки и рассматриваю. Как это полозья блестят, какие извивы у них. Ведь русские дровни воспеть нужно!..” И брат Василия Ивановича вспоминал: “Мамочку всегда по приезде заставлял надевать канифисовое платье, старинный шарф и косынку и непременно чтобы одевалась так, как одевались в старину. Всё бывало повытаскивает у ней из сундука, покажи да расскажи…”.Случались с Суриковым и забавные истории. “Помните посох-то. Что у странника в руках? – весело рассказывал художник. – Это одна богомолка проходила мимо с этим посохом. Я схватил акварель – да за ней. А она уже отошла изрядно. Кричу ей: “Бабушка! Бабушка! Дай посох!” Она наутёк пустилась, и посох-то бросила – думала разбойник я”.

Долго Василий Иванович огорчался: “Не идёт у меня лошадь, да и только”. А ему очень нужно было, чтобы сани поехали, чтобы лошадь пошла. Поедут сани – и это сразу объединит всех людей на картине. Сани раздвигают толпу, Морозова окружена народом, но не останавливается, на ходу выкрикивает дорогие слова, и люди, пока провозят её мимо, каждый по-своему откликается на её речи.Стал Суриков думать, как сделать, чтобы сани поехали. Убрал зубчатую кремлёвскую стену, которая в первых набросках виднелась в конце улицы. Сразу даль открылась. Улица стала бесконечной. Слева выпустил на холст бегущего за санями мальчишку. Его бег поможет “поехать” дровням. Торопливый шаг едва поспевающей за санями княгини Урусовой ещё больше подчеркнул их движение. Но Васильевич Иванович мучается: “Не то… Не то…” Приглядел для работы соседний переулок. “Там в переулке всегда были глубокие сугробы и ухабы. И розвальней много, - рассказывал он. – Я всё за розвальнями ходил, смотрел. Как они след оставляют. На раскатах особенно”. Суриков понял, что санную колею надо написать очень точно. Главное же – точно вычислить расстояние от саней до нижнего края картины. Прибавишь или убавишь лишний вершок холста – сани не поедут. Художник понемногу прибавлял внизу холста колею. Всё на картине будто напряглось. Вдруг лошадь дёрнула. Розвальни качнулись на ухабе, накренились и – пошли. Боярыня, подняв руку, что-то крикнула людям на ходу. Люди потянулись к ней взорами. Картина ожила…Мальчишки – самые любопытные, самые шустрые участники всех уличных событий. Вон их сколько в толпе – смотрят, как увозят боярыню. Первый, кого сразу примечаешь - тот, что бежит за санями. Он спиной к нам, но и по спине видно – несётся очертя голову. Лишь бы не отстать. Поглазеть подольше.Справа двое, чтобы лучше видеть, взобрались на церковные ступени.Слева вдали тоже двое устроились на заборе – только головы торчат. Вот так же, наверно, и Вася Суриков мальчиком у себя в Красноярске был непременным свидетелем свадеб, гуляний, кулачных боёв, казней. “А нравы жестокие были, - вспоминал Иван Васильевич. – Казни и телесные наказания публично происходили… ” Когда первый раз взглянёшь на картину, кажется, что мальчишки в толпе – бойкие, любопытные зеваки. Но присмотришься – все они разные. И на лицах у них не одно любопытство.По правую руку саней хохочет белобрысый крепыш в розовой рубахе. Кто-то засмеялся – и ему смешно. Везут боярыню в цепях, она кричит, ругается – до чего же весело!Зато как серьёзен другой, стоящий чуть впереди. Какой испуг в его глазах! Какая печаль! Он этого дня вовек не забудет.