Что родители должны знать о развитии ребенка

Почему одни запоминают сразу, а другим нужно сто раз повторить? Как взрослому человеку тренировать память? Правда ли, что левши творчески одарены? Как наши способности зависят от полушарий мозга? Эти и другие вопросы мы задали нейропсихологу Татьяне Ахутиной.«Думай, прежде чем отвечать»— Про одного ребенка говорят «умненький и все на лету схватывает», а про другого — «плохо соображает». У этого есть физиологические предпосылки?mdash; Высшие психические функции развиваются неравномерно. Один человек более талантлив в гуманитарной области, а другой — в точных науках. Возможность общаться, говорить, владеть хорошей речью зависит от структурно-функциональных особенностей. Почему структурно-функциональных? Потому что они, с одной стороны, задействуют мозг, структуру, а с другой — функцию. Чем больше развивается функция, тем лучше развивается структура. И, конечно, многое зависит от окружения, воспитания, навыков.Часто мама или папа везут коляску, уткнулись в телефоны. Малыш полудремлет, на него не обращают внимания, не говорят: «Посмотри-ка, а вот рыбка вынырнула! А вот собачка пробежала». Когда этот ребенок придет в первый класс, он окажется менее развитым, чем другой, с которым беседовали, которому отвечали на вопросы.Опять же, если у ребенка развивали навык самостоятельных действий: «Найди и принеси, пожалуйста, то-то», — он будет лучше готов к школе, чем тот, кому говорили: «Тише, не мешай», — и все. Поэтому учителя, которые в первом классе предъявляют определенные требования к когнитивному развитию детей, отмечают, что все они разные. И закладывается это как индивидуальной генетической программой, так и социальным окружением.— То есть 50 на 50, генетика плюс среда?mdash; Есть разные возрастные соотношения, но в целом можно сказать, что так.— Но ни у одного человека это не предопределено, что он всегда такой и никогда не будет другим?mdash; Конечно, нет.— Я вижу цифры — на меня как будто ступор нападает. Думаю, что это происходит со многими. Есть ли тут связь с полом человека, с социальной средой, с тем, что один физик, другой лирик?mdash; Один физик, другой лирик, это есть. Но есть и другое: представьте себе, что вы — девочка, которая в первом классе смотрит с обожанием на учителя, старается все выполнить правильно и отличиться. Вы тянете руку, но одновременно вам страшно, что вас сейчас спросят… И вот вы неправильно посчитали. Учительница говорит: «Думай, Маша, прежде чем отвечать». Как вы отреагируете?mdash; В другой раз лучше помолчу.— Конечно. И этот страх может развиться и закрепиться. Поэтому тут много причин.— В первом классе девочки обычно по всем предметам учатся лучше, чем мальчики, а в старшей школе видишь маткласс, где лишь две-три девочки. Что происходит по дороге?mdash; Я училась в 6–7-м классе, когда соединили мужские и

женские школы. Между мальчиками и девочками началось соревнование. Мне было важно решить сложную задачу, чтобы сказать: «А я решила!» Кроме меня справлялись еще две-три девочки и четыре-пять мальчиков. Правда, мальчишки могли не учить какие-то другие уроки. Татьяна Васильевна Ахутина — специалист в области нейропсихологии и психолингвистики. Она предложила модель порождения речи («модель Леонтьева-Ахутиной»), разработала ряд методик для преодоления трудностей в обучении. Еще одна сфера ее научных интересов — реабилитация пациентов после травм головного мозга. Хочу сказать, что решать задачи могут и мальчики, и девочки. Но мальчики больше интересуются подвижными играми, где нужно проявить ловкость, скорость. А девочки предпочитают «дочки-матери». Они могут привлечь и мальчиков, но тех, кто помладше. Их ровесникам такое обычно неинтересно.Любовь к различным видам деятельности закладывается довольно рано, а проявиться может позже. Но если у вас прекрасный учитель математики, то в этом классе, в этой школе девочки тоже будут любить математику. Ничто не предопределено, все развивается.— Я знаю людей, которые были уверены, что не способны к математике, а во взрослом возрасте вдруг освоили ее и перестали бояться.— Это замечательное, хоть и довольно редкое явление. Наш мозг с возрастом теряет пластичность, поэтому иностранный язык проще дается в детском возрасте. Детский мозг, как губка, впитывает то, что во взрослом возрасте мы берем избирательно. И наша возможность усваивать информацию зависит от того уровня развития различных областей мозга, который уже достигнут к определенному возрасту. И тем не менее, даже взрослый человек может овладевать навыками и обучаться, что подтверждается нашим опытом работы с пациентами, которые в результате инсульта или травмы головного мозга потеряли возможность говорить, считать. Мы их восстанавливаем, обучаем заново. Мозг Эйзенштейна на кухне— Правда ли, что если человек учит языки, то его мозг говорит ему «спасибо», потому что это профилактика ментальных возрастных заболеваний?mdash; Действительно, один из способов помощи людям с риском развития дегенеративных заболеваний, то есть деменции — чтение. Чтение прозы, стихов, решение кроссвордов, изучение нового языка. Мозг должен работать, чтобы не происходила быстрая деградация.— Полушария мозга развиты по-разному? Что от этого зависит?mdash; Я как-то была дома у моего учителя, Александра Романовича Лурии, он достал с одной из своих книжных полок папку с фотографией мозга (Александр Лурия — психолог и врач-невролог, один из основателей нейропсихологии, доктор педагогических наук, доктор медицинских наук, профессор. — Примеч. ред.). И говорит: «Таня, это мозг Эйзенштейна». Великий кинорежиссер, с которым Александр Романович дружил, завещал свой мозг для научных целей. И первое время мозг этот хранился дома у Александра Романовича.— Заспиртованный в колбе?mdash; Да, в банке. Дочь Александра Романовича писала в своих воспоминаниях, что няня, которая с ними жила и помогала по хозяйству, очень ворчала, что Александр Романович поставил в шкафчик в кухонном столе банку с мозгом Эйзенштейна.

Когда я была у Александра Романовича, банки уже не было. А фотография была. Так какой же мозг у Эйзенштейна? У него было огромное правое полушарие. То самое, которое обрабатывает образную информацию. А вербальное — левое — полушарие было в полтора раза меньше. Хотя обычно оба полушария имеют приблизительно одинаковый объем.— То есть если человек мыслит образами, то развито правое полушарие, а если он мыслит лингвистическими, математическими, логическими структурами, то у него развито левое? Это не обывательское представление, не миф?

— Это научное представление, но иногда обыватели с ним перебарщивают. Нужно понимать, что существуют единицы с таким резким различием, какое было у Эйзенштейна. А в принципе, если мы сравним мозг обычного ученого, который занимается филологическими проблемами, и ученого, который занимается, например, математикой, мы не обнаружим особой разницы.Левши, правши и «обкрадывание функций»— Перед началом нашего разговора вы упомянули, что вы амбидекстр, одинаково пользуетесь правой и левой рукой. Говорят, это тоже связано с развитием полушарий мозга, поэтому переучивание с левой руки на правую может быть травматично. Вас переучивали?mdash; Переучивали, и понятно почему: наш мир праворукий. Двери удобнее открывать правой рукой, писать тоже удобнее, потому что так мы видим написанное. 

Индивидуальные различия и неравномерность развития не определяются исключительно леворукостью и праворукостью, но определенную роль это играет.Некоторые левши, действительно, более эмоциональны, склонны к художественным видам деятельности, а правополушарные задачи им решать сложнее.Почему?#160;На правое полушарие приходится слишком большая нагрузка. У праворукого человека она распределяется более равномерно — так, вербальные знания, например, больше связаны с левым полушарием. А у левшей и вербальные задачи, и пространственные родные для правого полушария. Они сконцентрированы в одном месте, поэтому возникает то, что мы называем «обкрадыванием функций». Недостает энергетического снабжения за счет того, что слишком много различных задач зависят от одного полушария. Я несколько упрощаю, но, думаю, идея понятна.— Так все-таки нужно переучивать с левой на правую? Может ли это негативно повлиять на дальнейшее развитие?mdash; У меня в лекциях есть протокол: пришел папа с девочкой, которой 5,5 лет, и спросил, стоит ли ее переучивать на правую руку, если она все делает левой. Я дала девочке карандаш, говорю: «Пожалуйста, нарисуй вот такой заборчик». Он состоит из двух элементов: первый — печатная П, а второй — печатная буква Л. Они чередуются: П-Л-П-Л.

Она начала, потом бросила: «Не буду. Не хочу». Для пяти с половиной это нормально. Я прошу: «Слушай-ка, а нарисуй мне здесь вот домик». Она нарисовала. Я говорю: «Ой, какой замечательный домик! А около дома сможешь нарисовать забор?raquo; И она рисует почти такое же чередование: П-Л-Л-П-Л-Л. Я: «Как мне нравится этот забор! А попробуй его нарисовать по длинной стороне!» Она увлеклась и прекрасно справилась. Даю другой листочек: «А теперь попробуй нарисовать это правой рукой». И у нее не получилось. Рука была напряжена, сама она тоже вся напряглась и после полутора элементов так утомилась, что бросила. Так переучивать ее или нет?mdash; Конечно, нет.— Я сказала папе: «Ребенку очень трудно писать правой рукой, если ее переучивать, это может вызвать стресс. Но я думаю, что нужно все-таки обратить внимание на развитие двуручных действий, чтобы была задействована и правая рука. Не стоит оставлять другую руку в совсем неразвитом состоянии».Вдруг полюбить стихи— Кто-то не воспринимает стихов, а кого-то они трогают до слез даже не содержанием, а каким-то неуловимым сочетанием звука и смысла. Это вопрос навыка и знакомства с текстами, или здесь тоже есть нейропсихологическая предрасположенность?mdash; Есть предрасположенность, которая потом тренировалась. Сейчас с помощью нейровизуализационных технологий, в первую очередь функционального МРТ, показано, что при чтении одного и того же текста у некоторых людей актуализируются, кроме собственно речевых зон, которые отвечают за восприятие письменного текста, еще и сенсомоторные области, связанные с действиями. То есть этим людям необходимо представить себе действие, героев. [Такие люди меньше любят поэзию.]А у других, помимо речевых зон, актуализируются зоны, связанные с эмоциями, с социальным интеллектом, с переживаниями. Иными словами, у разных людей в познавательных и эмоциональных задачах принимают участие разные зоны. Но и предпосылки к их развитию, и само их развитие связано, конечно, с тем, что больше интересовало и с чем чаще приходилось сталкиваться.— Есть ли люди, которые сколько стихов ни прочтут, все равно не смогут полюбить, например, Пушкина?mdash; У нас на дефектологическом факультете Ленинского педагогического института был преподаватель современного русского языка, Леонард Юрьевич Максимов — один на всю нашу группу из 30 девушек. Все были, конечно, влюблены. Читать стихи мы стали благодаря ему, и вслед за ним прониклись чувствами, которые есть в том или ином стихотворении. С одной стороны, есть некоторая мозговаяпредрасположенность, но, с другой стороны — как сложилось? Читали ли стихи детям? Читали ли с выражением? Обращали внимание на чувства, в них изложенные? И не так, мол: «А что ты сейчас чувствуешь?raquo;— «Что хотел сказать автор данным произведением».— Конечно, нет. Но передать интонацией, голосом свои собственные чувства. Спросить: «Тебе понравилось это стихотворение? Правда же, оно хорошее?raquo; — Я не любила стихи, но однажды мне надо было написать сочинение по «Евгению Онегину». Я качалась на стуле, грызла ручку, уставившись на строки: «Мелькает, вьется первый снег, звездами падая на брег». И вдруг осознала, что это просто потрясающе, невозможно прекрасно и просто сказано. Меня как молнией пронзило. Что это было?mdash; В коре головного мозга есть разные области — одни отвечают за эмоции, другие за решение познавательных задач, и так далее. А есть энергетический блок — это стволовые, глубинные отделы мозга. Не кора, а подкорка и ниже. Когда происходит явление, похожее на озарение, это означает, что корковый процесс был поддержан вот этим блоком. Почему так случилось? Возможно, вы долго сидели над текстом, и это взаимодействие дало такую реакцию. Вы запомнили этот момент. И с тех пор стали немного иначе относиться к стихам. Правда же?Как тренировать память— Да, так и было. Зато с головоломками не получалось никогда. Был однажды хороший преподаватель английского для взрослых, который любил разделить группу на команды и устроить викторины на сообразительность, которые в конечном счете развивали знание языка. Это было ужасно, поскольку я не умею быстро соображать. Почему одним конкуренция дает драйв, а другим только мешает?mdash; Как все у нас: предрасположенности плюс накопленный опыт. Вместо того, чтобы быстрее решать, вы думаете: «Боже мой! Я подвожу мою команду!»Есть две реакции на стресс: я напрягаюсь и решаю то, что в другой ситуации я никогда бы не решил. И я не решаю, потому что в стрессе.Мы не очень понимаем, почему один раз так получается, а другой раз иначе. Но очевидно, что вам не нужен соревновательный подход. И желательно, чтобы учителя были гибкими и не использовали один и тот же прием. «Подумайте и скажите мне на следующем занятии» — это иной путь, тоже продуктивный.— Кому-то, действительно, проще выучить дома, а потом прийти и на всех произвести впечатление. Но большинство людей не любит зубрить. Можно ли развивать память?#160;— Ко мне обращались люди 30–40 лет. Один сказал: «Я до сих пор делаю ошибки на письме. Как мне запомнить, как пишутся слова?raquo; И я ему ответила: «Наш мозг с возрастом утрачивает пластичность. Вам будет трудно. Но, с другой стороны, у взрослого человека есть преимущество: он умеет работать над поставленной задачей. Если вы поставите перед собой задачу запомнить три новых слова, потом через пять минут вернуться к ним и повторить, через час вернуться и повторить и так далее, с некоторой периодичностью, то вы запомните. Потом возьмите новые слова, увеличивайте объем. Нащупайте тот уровень, с которым вы справляетесь, но с усилием. И вот на этом уровне тренируйтесь». Вот один из советов, который я могла бы дать.— Как ни странно, то же самое говорил тот учитель по английскому. Он выдавал разлинованную табличку, в которую надо заносить каждый повтор. Через день, через два, через четыре и так далее. 9 раз повторите слово — и однажды оно само придет к вам в потоке речи. Я проверяла — работает.— Есть кривая запоминания. И есть механизмы запечатления следа. Он рекомендовал повторять через разные промежутки времени, только одному нужно девять повторов, другому одиннадцать, кому-то хватит и семи. Но закономерность схвачена верно.«Детям становится все труднее учиться»— Мы сейчас говорим об обычных людях, но ведь есть люди с определенными когнитивными особенностями.— С отклонениями в развитии.— Мне когда-то объяснили, что лучше избегать слова «отклонение», чтобы никому не было обидно. Так или иначе, это дислексия, и дисграфия, и дискалькулия. Этих особенностей стало больше, или мы стали лучше их различать?#160;— Исследователи по этому поводу спорят. Что известно? Статистика показывает, что во всех индустриально развитых странах число детей с трудностями обучения растет. Да, конечно, мы научились эти трудности лучше распознавать. Но есть и еще кое-что: требования в школах увеличиваются, а здоровье детей не улучшается. Это социально-биологическое явление, связанное и с экологией, и с тем, что родители стали сильнее уставать и не могут уделять достаточно внимания ребенку. При этом все большие запросы предъявляются ко все менее готовым детям и во все более раннем возрасте. Сегодня в школу отправляют семилеток, а в какой-то момент пытались и вовсе начинать с 6 лет. Но 100 лет назад обучение начинали с 8–9 лет. И вот эти ножницы — когда все бОльшие требования, за более быстрый период предъявляются ребенку на фоне недостаточного развития различных функций его мозга — приводят к тому, что дети не справляются.

Да, неравномерность развития всегда была и будет, но если предъявляются адекватные требования, то трудностей обучения не возникает. А когда ребенок не успевает скомпенсироваться, у него возникают страх и нелюбовь к школьным занятиям. Как результат — рост дисграфии, дислексии и дискалькулии.«Найти приемлемый уровень сложности»— СДВГ связан с дислексией и дисграфией?mdash; Это коморбидное нарушение, когда сочетаются, с одной стороны, симптомы недостаточного внимания, а с другой — симптомы подвижности и двигательной активности. Это связано с проблемами взаимодействия коры со стволовым подкорковым энергетическим блоком. Что характерно для детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности? Они охотнее решают задачу, в которую эмоционально вовлечены, — например, если у них в гаджете есть игра «вопрос-ответ», когда нужно быстро реагировать на новые ситуации. Но когда им нужно написать строчку буквы «М», а потом строчку буквы «Н», то они быстро устают, у них напрягаются руки и плечи. При СДВГ сиюминутные реакции на стимул давать легко, а произвольно сосредоточиться на чтении или письме очень трудно.

— Сиюминутный импульс — всегда интересно. Предсказуемое действие — всегда скучно?mdash; Чуть сложнее. Попробуем дать ребенку с СДВГ какие-то графические задачи, в которых варьирует уровень сложности. Слишком простую задачу он будет решать плохо, потому что скучно. Чуть посложнее, поинтереснее — хорошо. Но следующий уровень сложности — снова плохо. То есть при СДВГ не решаются как слишком простые, так и слишком сложные задачи, это U-образная кривая возможностей.Хорошо бы организовать деятельность ребенка так, чтобы поддерживать заинтересованность. Пока у него есть мотивация и силы, он работает. Как только устал — перерыв, а потом новая задача и бонус: «Теперь попробуй еще вот это. Ну-ка посмотрим, получится? Тогда пойдешь поиграть». С такими детьми работать сложно, но можно. Нейропсихологи справляются.— А если это обычный учитель, у которого 30 человек в классе?mdash; Учителю трудно, но вы знаете, как эту проблему решают в Финляндии? Кроме основных учителей в младших классах, есть еще дополнительный учитель, который помогает трудным детям. Это один человек на 2–3 класса. Он составляет себе расписание так, чтобы быть на таком-то уроке в «А»-классе, на таком-то в «Б» и так далее. Приведу пример. Мы сидим в классе «А» на уроке английского языка. Там дается довольно много общих задач, почти нет такого, чтобы один решал у доски, а остальные переписывали решение в тетради. Тут всем раздаются напечатанные задания, но основной массе дают одни листочки, а проблемным детям — их в классе трое — дают немного другие листочки, где все написано более крупным шрифтом. Потом мы узнали, что для всех детей задание было: «Вставьте недостающие слова в такие-то предложения», а для детей с СДВГ: «Вставьте слова аm, is, are туда, где это возможно». То есть то же самое, но с чуть упрощенной формулировкой. И если большинству дают три разных задания, то этим троим — полтора.И вот эта дополнительная учительница подходит к ребенку и говорит: «Ты понял, что тут нужно делать? Если все правильно это решишь, то ты сможешь пойти в отдельную комнату и там поиграть». — А другим что?mdash; А другим так: «Кто закончил, может встать, подойти к полке, выбрать себе книжку и почитать, пока остальные доделывают». То есть бонусы разные, но всем.— Та школа, которую помню я, была построена не на поощрении, а на наказании.— Если учитель вымотан, что бывает сплошь и рядом, он даже на слабое нарушение дает гиперреакцию. Конечно, у него не будет контакта с детьми, и всем в этом классе будет трудно.Откуда берутся и куда деваются вундеркинды— Давайте теперь про детей, наоборот, с необычными способностями. Так называемые вундеркинды. Что это за явление?mdash; Вообще-то, к сожалению, мы чаще встречаемся с так называемой «двойной одаренностью»: какие-то функции развиты лучше, чем у детей в популяции, а какие-то хуже. 

Давайте возьмем, например, Агату Кристи. Она была вербально очень одарена, но ей было трудно писать. Тем не менее, она стала очень продуктивным писателем. Пики и провалы подчиняются тому же закону неравномерности развития.Ведь развитие — это самоорганизация функций под влиянием индивидуальной генетической программы в сочетании с социальным взаимодействием.Если налажен контакт со средой, то возможен вот такой пик самоорганизации. Но это вероятностный процесс. Или как у Моцарта: генетика плюс благоприятная ситуация.— А я вспоминаю историю Паши Коноплева, про которого однажды делала материал. Это был человек, гениально развитый во всех областях, от спорта и рукоделия до высшей математики. Никакой «двойной одаренности», он был великолепен во всем. К сожалению, он умер в 30 лет.— Почему?mdash; Трудно сказать, но, кажется, это был неверно подобранный курс нейролептиков, который плохо подействовал на сердце.— А почему вдруг нейролептики? К сожалению, где тонко, там и рвется. Возможно, какое-то перенапряжение, затем срыв, когда понадобилось медикаментозное лечение, которое оказалось не совсем адекватным и дало побочный эффект.— Дети с отставанием в развитии часто так и не догоняют сверстников, но вундеркинды рано или поздно становятся как все. Почему?mdash; Давайте рассмотрим разные случаи. Эйнштейн в детстве имел задержку развития речи и трудности с обучением в начальных классах. У него был очень хороший учитель. И он не просто догнал, но потом и сильно перегнал своих сверстников. Он говорил: «Может быть, из-за того, что я поздно познакомился со словами “пространство” и “время”, мне удалось что-то понять про них». Вот другой случай. Многие дети с расстройством аутистического спектра имеют особые способности к рисованию. Они рисуют контурами, с помощью которых прекрасно передают движения животных — например, бегущую кошку. Это проявляется в течение какого-то времени, а потом угасает. Мозг работает по вероятностному принципу. И развитие, и функционирование предполагают наличие вариантов.«Я пришла домой и сказала: “Мама, я хочу заниматься с больными, которые потеряли речь”»— Вы чувствовали себя в своих научных изысканиях свободным человеком? Или в те времена, когда вы начинали, над психологией, как и над гуманитарными науками, висела идея классовой борьбы и вот это вот «туда не ходи — сюда не ходи»?mdash; Я родилась очень-очень давно, в 1941 году, мне сейчас 83 года. Когда я училась в школе, мы были увлечены идеями «самостроительства» в духе Чернышевского. Считали, что это можно сделать только в группе. Однажды захотели куда-то отправиться с классом, чтобы все «благотворно» влияли друг на друга. Родители, конечно, были против. Мы не поехали. Меня это вогнало в тоску. Я окончила школу с серебряной медалью, поехала на Ленгоры, благо это рядом с домом, и стала ходить между различными негуманитарными факультетами. А потом решила: «Нет, это не для меня. Я не гожусь ни на что, кроме того места, где дают образование для домохозяек». А какое образование для домохозяек? Это дефектологический факультет, потому что там всего понемножку. Чуть-чуть педагогики, чуть-чуть медицины, чуть-чуть филологии. Там готовили логопедов и олигофренопедагогов. И я подала документы на дефектологический факультет.На 4-м курсе нам предложили пойти на практику в институт нейрохирургии, чтобы поучиться работать с больными, потерявшими речь в результате поражений мозга. И там я увидела, как Александр Романович Лурия осматривает больных. Ему говорят: «Первичный дефект — такой-то. Но есть еще несколько нарушений, и мы не понимаем, связаны они с ним или нет». И такие логические задачи он решал постоянно, а потом разбирал с нами.Это было так красиво, так интересно! И еще это делалось с огромным уважением и чувством эмпатии к больному.И больные, в свою очередь, изо всех сил старались отвечать профессору внятно и информативно. После этого я пришла домой и сказала: «Мама, я хочу работать, как Лурия, с больными, которые потеряли речь».Я стала регулярно бывать в институте нейрохирургии, ходила на занятия к логопеду, к нейропсихологу, который обследовал больных, и училась. Книжки Александра Романовича Лурии я знала наизусть. Потом институт нейрохирургии подал на меня заявку, чтобы меня к ним распределили. Я пришла, а ставки нет. Меня оформили как лаборанта, а потом взяли как логопеда на место ушедшей в декрет сотрудницы. Потом получилось так, что я помогла с переводом с немецкого языка статьи Романа Якобсона, и Александр Романович меня заметил. Но недоброжелатели сказали: «Нет, нам нужны технические сотрудники, а она претендует на большее, такая нам не нужна». — Слишком умная.— Мне пришлось уйти из института нейрохирургии. Александр Романович сказал: «Я понимаю, что мы неправы, но ты же все равно собираешься в аспирантуру. Возьми в качестве руководителя любого из моих сотрудников». Руководителем диссертационной работы у меня стала нейропсихолог Любовь Семеновна Цветкова. Потом она показала мою диссертацию и автореферат Александру Романовичу. Он сказал: «Таня может защищаться у нас». И таким образом я защищала диссертацию как психолог, а не как логопед. Так и стала нейропсихологом.— И было чувство свободы в профессии?mdash; Александр Романович был великий ученый, а у него был великий учитель Лев Семенович Выготский. Они передали нам стремление сделать вклад в науку. И ни о чем другом мы не думали. Ничто не мешало развиваться внутри своего направления — ну вот разве что недоброжелательство коллег.— Вы произносите слова «дефектология», «олигофренопедагогика» — они вас не смущают? Сейчас ведь уже не приняты такие стигматизирующие названия.— Есть такое международное общество ISKRAT, которое занимается культурно-исторической психологией и теорией деятельности. Один из активных участников этого движения спросил у меня: «А зачем вам эти ярлычки — умственная отсталость и так далее». Тут у меня простой ответ: этим людям нужно помогать. Статистика показывает, что у людей с синдромом Дауна за последние 30–50 лет IQ значительно вырос. Почему? Именно благодаря раннему вмешательству, которое фактически начинается в младенческом возрасте. Но, чтобы начать помогать, нужно как минимум признать, что что-то не так и помощь требуется. Поэтому у синдрома должно быть имя.