Александр Балуев: «Любовь от тебя не зависит — она настигает в любом возрасте»
«Мы снимали в Македонии, а обедать нас возили на гору на электрокарах. Джордж Клуни с нами не...
«Мы снимали в Македонии, а обедать нас возили на гору на электрокарах. Джордж Клуни с нами не садился, бежал рядом в тяжелых сапогах. Для многих голливудских звезд тело важно, и они серьезно занимаются спортом. Там это требуется. Чуть теряешь форму, и тебя просто перестают снимать», — рассказывает актер.
— Александр, вы снимались очень много. А когда вас стали узнавать? После «Мусульманина» или все-таки после «Благословите женщину»?
— Наверное, после сериала «Спецназ», но я не уверен. У меня не было такого, что лег вечером, а утром проснулся знаменитым. Как-то все постепенно накапливалось. Но меня до сих пор иногда с кем-то путают. Например, с Николаем Валуевым.
— С Валуевым вообще никого, на мой взгляд, перепутать невозможно.
— И вот тем не менее… Как-то ко мне подошли серьезные такие ребята, говорят: «Коля, распишись на плакате». И разворачивают плакат с Валуевым. Выглядели они устрашающе, и я не решился говорить, что они ошибаются, просто взял и расписался: «Николай Валуев».
— Наверное, это потому, что у вас довольно брутальный образ, недаром вы постоянно играете военных…
— Была смешная история: одна женщина к театральным кассам подошла и спросила: «Где можно увидеть спектакль с Александром Балуевым?» А ей говорят: «Вы что, с ума сошли, это невозможно». — «Почему?» — «Он же не актер, а военный». И это утверждала продавщица театральных билетов! А ведь у меня были и другие роли, не только людей в погонах. Я и тургеневских героев играл. Другое дело, что люди просто не имели возможности увидеть эти фильмы. Их меньше транслировали на телевидении, какие-то каналы не брали. Хотя «Му-му» до сих пор иногда показывают.
— Я помню в этом фильме кадр, где вы плачете. Крупный план. Как вы играли этот момент? Допустим, у Леонова были тампончики с нашатырем…
— А у меня нет тампончиков, я вообще уверен, что тут бесполезно хитрить. Слезы на экране — это же не просто визуальный эффект, они должны быть органичными. Но есть, конечно, еще и средний план, и общий. На них не видно лица, и тогда я прошу гримеров сделать мне какую-то влажность. А вот на крупном плане я все делаю сам, без помощи химии.
— А как насчет дублеров? К их помощи прибегаете?
— Да, сейчас я стараюсь лишний раз не рисковать и в экстремальных сценах не сниматься. Хотя по молодости чего только не было. С лошадей не раз падал на полном скаку. Был у меня такой фильм «Кармелюк» на Украине. Я играл солдата царской армии, и лошадь меня понесла и протащила чуть-чуть. Это очень больно. В итоге я осознал, что к лошадям надо относиться с пониманием и не лезть на рожон. Не стоит делать вид, что ты все это умеешь, лучше просто сесть в седло, тронуться, а дальше за тебя все, что нужно, сделают специально обученные люди, одетые как ты. На экране не отличишь. И это даже не мудрость, это просто я шишек набил. Но все предусмотреть невозможно. На том же «Му-му» я чуть не утонул. Спасал щенка, который сам прыгнул в воду, потому что ему надоело это катание на лодке. Мне кричат с берега: «Саня, смотри, собака…» И я со всей дури в воду прыгнул. А это сентябрь, холодно, иногда даже снег шел… И тут я в реке — в красной рубахе, в широких шароварах и в кирзовых сапогах, которые наполняются водой и тянут вниз. Я как Садко. Водоросли вертикально стоят, вода чистая-чистая, а я опускаюсь на дно и оттуда смотрю наверх. Там уже метра два с половиной надо мной, и собачка медленно так над моей головой проплывает. Я понимаю, что если сейчас что-то не предприму, то навсегда там останусь. И я присел, оттолкнулся от дна и выскочил прямо на собаку, отшвырнул ее рукой, она полетела в сторону берега. Ну речка-то не широкая. Потом мне ребята бросили веревку и вытащили на берег. Водкой меня растирали всей группой.
— Да, это вам не Голливуд… Кстати, у вас ведь был опыт съемок в Голливуде? В фильме «Миротворец» вы играли с Джорджем Клуни и Николь Кидман. Еще были «Столкновение с бездной» с Элайджей Вудом и Морганом Фримэном, «Доказательство жизни» с Мэг Райан и Расселлом Кроу...
— Ну да, все так, у меня было четыре значительных американских проекта. Сначала все вышло случайно, а дальше одни съемки стали цепляться за другие. Но встраиваться в их образ жизни я не собираюсь. Я ведь даже английского не знал, когда начал сниматься в «Миротворце».
— Чистая авантюра!
— Я просто откликнулся на предложение, которое мне поступило. Меня тут же раскусили, но не заменили, потому что все равно я играл русского генерала. Правда, мне было сложно ориентироваться в том, что происходит на площадке. Свой английский текст я зубрил, как школьник. Просто запоминал фразы, не вникая в значение отдельных слов, имея только подстрочник. Но я как-то справился. По сути, там все как у нас. Разница только в одном — работа вовремя начинается и вовремя заканчивается. А еще большие артисты, получая сценарий, берут специалиста по диалогам. Они в этот сценарий на определенном уровне могут вмешаться, и те диалоги, которые их не устраивают, подкорректировать. Но это касается звезд. Я был в этой истории вообще диким человеком с текстом, накорябанным на бумаге. Ужас! А рядом Клуни, Кидман и так далее. (Смеется.)
— С кем вы в перерывах больше всего общались?
— Наверное, с Клуни. Он предложил сыграть в баскетбол, у него были мячи, кольца. Он вообще очень спортивный, а в тот период фанатично занимался своим телом. Мы снимали в Македонии, а обедать нас возили на гору на электрокарах. Так вот Клуни с нами не садился, бежал рядом в тяжелых сапогах. Для многих голливудских звезд тело важно, и они серьезно занимаются спортом. Там это требуется. Чуть теряешь форму, и тебя просто перестают снимать.
— А вам для какой-нибудь роли приходилось всерьез работать над своей формой?
— Нет. Во-первых, мы получаем не те деньги, чтобы вот так пахать. (Смеется.) А во-вторых, просто лень. И ни к чему. Вот сериал «Угрюм-река», в котором я недавно снялся. Мне не нужно иметь какую-то специальную физическую подготовку, потому что у меня роль немолодого человека. Было бы странно, если бы мой Петр Громов имел мощные бицепсы.
— Совсем скоро зрители Первого канала смогут оценить вас в роли Громова. Трейлер впечатляющий. Каким получился ваш герой?
— Трагическим. Он человек страсти и не знает, как с этой страстью совладать. Его несет неуправляемая стихия. Надеюсь, это будет мощное серьезное кино. Там же сам роман до краев насыщен событиями, и снято интересно.
— А вы сами знаете, что такое страсть?
— Да. Любой человек подвержен страсти… Но чем старше становлюсь, тем быстрей у меня подключается голова.
— А как трансформировалось ваше личное представление о том, что такое любовь?
— Наверное, это и химия, и физиология. Любовь от тебя не зависит, она накрывает в любом возрасте. Это не ты ее ищешь, а она к тебе приходит. И не ясно, уживешься ты с ней или нет, будешь ценить или нет... Но на любовь все обречены! Мне, кстати, в современном кино любви остро не хватает. Я вижу в последнее время все что угодно, но только не любовь, не жизнь, а какой-то перевертыш. Ушла простота, человеческие взаимоотношения, без которых, на мой взгляд, зритель очень скучает. И поэтому я на старости лет сам как режиссер снял кино о любви…
— Расскажете?
— Все началось с того, что я прочитал очень хорошую пьесу Валентина Красногорова — «Его донжуанский список». Камерная история на трех человек. Одну из ролей сыграл я сам, другие — Марина Петренко и Глеб Матвейчук. Он же пишет музыку к фильму, который будет называться «Отель». Надеюсь, весной состоится премьера.
— Когда надо играть любовь, у вас есть какие-то наработки, приемчики? Я знаю, что некоторые артисты, играя сцены поцелуев, вспоминают любимую, повторяют таблицу умножения, считают реснички у партнерши…
— Чтобы сосредоточиться, да. Но я не считаю. Я как-то раз штативу от прибора в любви объяснялся. Просто артистка не приехала на съемки, и вместо нее мне пришлось обращаться к штативу. Получилось очень эмоционально. Я приучен ко всяким неожиданностям на площадке.
— В «Благословите женщину» Станислав Говорухин сам показывал вам, как нужно целоваться с Ходченковой. Насколько вам помогает помощь такого рода?
— Станиславу Сергеевичу показалось, что он может подсказать, и я не стал его разубеждать, а внимательно смотрел. Ну давайте, покажите, давайте посмотрим. Но этому невозможно научить.
— Уж вас-то — точно. Недаром, если нужно играть любовь, страсть, зовут Балуева. Вот и в «Угрюм-реку» тоже. Ничего не меняется.
— Это скоро пройдет, не волнуйтесь. (Смеется.) Я считаю, что вообще, независимо от того, кого ты играешь, какой век, интересно играть только две темы — любовь и ее отсутствие. Все остальное — некие оттенки серого. И я всю жизнь именно это и играю — любовь или ее отсутствие.
— А в жизни у вас какой период: любовь или ее отсутствие? Вы сейчас любите?
— Да, я люблю. Но, если говорить о любви мужчины и женщины, тут много нюансов, все непросто. Нужно еще у второй половины спрашивать, любит ли она… А есть любовь безусловная и абсолютная. Это любовь детей и родителей. Я люблю свою дочь безгранично. Маруся — моя главная любовь в жизни.
— Я видела ее на фото, она очень на вас похожа.
— Была похожа, сейчас нет. Она красавица...
— И раньше была красавицей…
— Я на всю жизнь запомнил один эпизод из тех времен, когда она была еще совсем маленькой. Как-то вечером я ее убаюкивал, что-то поправлял, протирал, потом укрыл и вдруг заметил, что она на меня смотрит. Мне стало даже неловко от этого взгляда. Она смотрела так, как будто все обо мне понимает. Это был взгляд совершенно взрослого человека. И я не выдержал, отвел глаза.
— А это правда, что вы первые полгода ее жизни даже от съемок отказывались, чтобы постоянно быть с ней?
— Да, я старался от всего отказаться. Конечно, я иногда отлучался, у меня был театр, но основное время находился с моей Марусей. Я был сумасшедшим отцом.
— Уже много лет она живет с мамой в Варшаве, учится там в гимназии. Наверное, этот год уже выпускной?
— Нет, ей сейчас 17 лет, а гимназию она закончит в 19.
— Хочет стать актрисой? Она ведь уже снималась с вами в польском фильме «Фотограф».
— Она два раза снималась. В одном из русских сериалов у нее была грандиозная роль. Герой ехал на повозке, и вдалеке в поле стояла девочка, герой спрашивал: «Послушай-ка, дорогая, ты не знаешь, где Семен Васильевич?» Она говорила: «Вон там». Этой девочкой была Маруся. А в польском фильме «Фотограф» она сыграла неугомонную девочку на почте, которая дергает маму за пальто: «Ну пойдем!» И все, камера проезжает мимо нее. Но сейчас Маруся пошла в школу кино и знакомится с актерским мастерством, режиссурой и операторским искусством.
— Это вы повлияли?
— Нет, я совершенно не влиял. Повлияло то, что с математикой и физикой у нее, как и у меня, нелады. А литература, кино, живопись, языки — вот это ее. И недавно она мне прислала одноминутный фильм, который сама сняла. Он называется «Расставание». Я просто в восторге! Ощущение, близкое к счастью. Ее успехи радуют больше своих. Я вижу, что она не пустой человек, а чувствующий, и со своим отношением к миру. И она умеет все это выразить.
— Скажите, а как вы с Марусей общаетесь? Она живет в Польше, а сейчас карантин…
— Это просто чудовищно — не иметь возможности повидаться, пообщаться. А до пандемии я мог увидеть ее в любое время: садился на самолет и через пару часов был в Варшаве. Надеюсь, когда закончится история с коронавирусом, мы будем чаще видеться. Я должен был уже привыкнуть, что мы не вместе, но все равно очень скучаю по ней.
— Александр, это правда, что вы безумно застенчивый человек?
— Да, до сих пор. В детстве я не был мальчиком, который радостно выступает на табуретке перед гостями. Более того, когда приходили гости, я от стеснения залезал в шкаф. Внутренне так и остался этим мальчиком. Я научился выступать перед зрителями, но с таким характером не должен был становиться публичным человеком.
— Так как же получилось, что вы стали актером?
— Никаких предпосылок для этого, казалось, не было. Мой отец военный, мама — инженер, но она очень любила оперу. Во время войны в Куйбышев, где она жила, уехал Большой театр вместе с правительством, и она каждый день бегала на представление. Пересмотрела весь репертуар. Меня еще тогда не было в помине, но, наверное, вот эта ее любовь к театру передалась как-то мне.
Какое-то время я думал, что смогу пойти по стопам отца. Но потом, в старших классах, говорил, что хочу стать финансистом. Что-то меня тюкнуло — видимо, просто название красивое. А в выпускном классе я пришел в Вахтанговский театр на «Принцессу Турандот». Это был первый осознанный поход в театр. До этого я смотрел с папой в Кремлевском дворце «Садко», в памяти остались только спецэффекты и то, как артисты опускались на лонжах на дно… А вот на «Турандот...» на меня магически подействовало это затихание зала, эта темнота и таинственность, какие-то шорохи за кулисами, за которыми еще готовились артисты, какие-то там дуновения, а потом медленное зажигание фонарей. Меня совершенно заворожил стук обуви по деревянному полу сцены. Наверное, это стучали каблучки Юлии Борисовой, которая играла Турандот…
Через много лет я поступил в Театр Советской армии, и мне дали роль Армана Дюваля в «Даме с камелиями» Дюма. Режиссер Александр Бурдонский решил, что я должен выезжать на сцену верхом, и привел в театр коня — красивого, в серо-белых яблоках. И когда этот конь вместо песка копытами ступил на деревянные доски, вот у него, видимо, началось то же самое, что у меня тогда на «Турандот...». Конь услышал что-то вроде того стука каблучков по сцене и тоже ошалел совсем, у него уши торчком встали, с ним случился какой-то прямо паралич, а зрачки как-то странно забегали. Я думал, сейчас он меня понесет по сцене. Но ничего. Маме очень этот спектакль нравился. Кстати, в отличие от папы, она меня не отговаривала, когда я заявил о том, что стану артистом. Мама только сказала, что у артистов богемный образ жизни, что это постоянные ночные гулянья, рестораны, поклонницы. Но на самом деле это пахота днем и ночью, без выходных…
— В театральный институт вас же не сразу взяли?
— Нет. Я жил возле станции «Смоленская», на Арбате. Рядышком был театральный институт имени Щукина. И я пошел туда, а меня не приняли. Сказали, если захотите, пробуйте на следующий год. Армия на мне не висела, потому что школу я окончил в 16 лет, у меня еще имелось время в запасе. И я подумал: вообще не проблема, поступлю точно. Эта наивность меня, наверное, и спасла. Если бы я знал, как сложно поступить, какой там сумасшедший конкурс, как важны связи, я бы отказался от этой затеи. Семь месяцев я работал на «Мосфильме», в электромеханическом цеху — так называемом «нижнем парке». Пришел туда мальчишкой, который не имел никакого навыка, и стал освещать разные картины. Наши окна выходили на главную проходную. Я был на месте с семи утра и наблюдал, как Владимир Семенович Высоцкий бежит, чтобы успеть, или Евгений Александрович Евстигнеев опаздывает на съемки. А потом я их видел в павильоне. Я светил на лед на картине «Мама» в восьмом павильоне... Осветительный аппарат был огромный, он заправлялся углем. Вот, собственно, моя работа и состояла в том, чтобы засыпать уголь, когда старый догорал. А на следующий год я поступил в Школу-студию МХАТ к Павлу Владимировичу Массальскому. Во время учебы мечтал работать в «Современнике», мне казалось, это мой театр. Я ходил туда, смотрел спектакли с Гафтом, с Нееловой, с Квашой, они блистали в то время.
— Но в «Современник» вы не попали?
— Нет. Показавшись Галине Борисовне, не оставил в ее сердце ни малейшего следа. Но я не поступил не только в этот театр. В Питере, куда я ездил, меня не взял ни один. А в Москве мной заинтересовались только Новый драматический театр и еще Театр Советской армии. Когда через много лет Марк Анатольевич Захаров пригласил меня в «Ленком» играть Дымова в «Небесных странниках», я ему напомнил, что когда-то пытался к ним поступить. Причем это было, когда я уже имел успех в роли Армана Дюваля в Театре армии. Захаров очень удивился тому, что я рассказываю, он совершенно меня тогда не запомнил.
— Вы и в кино лет десять после института нормально не снимались, мотались по разным киностудиям Советского Союза, но вас отвергали…
— Да, один режиссер сказал, что в кино мне делать нечего, нос у меня — слива, а рта нет. Но я не обиделся, я был тогда увлечен театром…
— Вы участвовали в одном из самых первых антрепризных спектаклей «Банан»…
— Были лихие девяностые. Я окунулся в эту историю легко и радостно. К сожалению, «Банан» недолго шел, его мало кто увидел, но о нем много говорили, интересовались. Это же был один из первых сборных спектаклей, где вместе играли очень известные артисты из разных театров. Лена Шанина блистала в «Ленкоме». У Максима Суханова была «Лимита». Валера Гаркалин уже снялся в фильмах «Катала» и «Белые одежды». Кстати, его Владимир Меньшов именно в нашем спектакле разглядел и пригласил сниматься в «Ширли-мырли». Я в этой компании был самым неизвестным. Мы ездили на гастроли, в том числе заграничные, в Ригу. У нашей антрепризы был даже настоящий меценат: бизнесмен, который продавал какие-то консервы. Деньги на постановку он дал, но потом спектакль нужно было возить, заниматься этим, а он не занимался. Просто открестился, и все встало. В итоге «Банан» просуществовал год.
— Так случайно получилось, что вы ни в одном театре не задерживались надолго?
— В Театре армии я работал лет семь. Примерно столько же в Ермоловском, в «Ленкоме» — семь лет. А в театре «Красный факел» в Новосибирске уже десять лет играю в «Маскараде».
— То есть Балуеву в Москве нет места?
— Дело не в этом. Меня Олег Табаков звал в МХТ, когда сам туда перешел. Позвонил и сказал: «Хватит халтурить, давай займемся настоящим театром». Но я не откликнулся на это предложение. В тот момент мне важна была свобода.
— А как ветерану антрепризного движения вам не хочется еще что-то такое сделать?
— А я и делаю. Есть задумки всякие. Но опять же, с возрастом понимаешь, что не все твои желания могут быть востребованы в силу разных обстоятельств. Не могу я взять, например, в ту же антрепризу больше пяти-шести человек. Это связано со всякими прокатными условиями, которые нельзя не учитывать. Приходится практицизм внедрять в мою романтическую натуру. А натура у меня не бытовая, тут ничего не сделаешь. Я, например, очень люблю музыкальные проекты, хотя совершенно не танцующий и не поющий как надо артист. Поэтому среди моих спектаклей такие, как «Территория страсти» и «Признание». Мне это интересно. Думаю, что и дальше буду делать спектакли, основанные на музыкальном фундаменте. Во многом это влияние моего друга и прекрасного композитора Глеба Матвейчука.
— Александр, а есть что-то, что вам категорически не удается в профессии?
— Вызывать смех. Есть исходные данные, которые не поменять. Мне напугать гораздо легче, чем рассмешить. Так сложилось, такой я уродился. Но опыты у меня были с Аллой Ильиничной Суриковой в комедийном сериале «Идеальная пара».
— У вас удивительный характер. По сути, вы давно народный артист, а по статусу даже не заслуженный. Вы вообще звания отвергаете. Почему?
— А тут все просто. В молодости, когда я служил в Театре армии, мы поклялись отказываться от всех званий. Я не буду сейчас называть артистов, которые дали такое обещание…
— Я знаю, что среди этих артистов точно был Олег Меньшиков. Он рассказывал об этом эпизоде своей биографии…
— Да, он и еще несколько человек. Ну, не кровью же поклялись. Кто-то передумал, а я нет. Я считаю, что звание — атавизм. Приклеенный ярлык, не имеющий к театру и искусству отношения. Кто эти люди, которые решают, заслуженный артист или народный? Кто дал им на это полномочия? Что-то в этом есть неправильное… И соглашаться с тем, что да, я народный, как-то странно. Очень много я видел и встречал людей, которые увешаны этими званиями, а, по сути, ничего из себя не представляют…
— Все думают о будущем… Персональная пенсия, медобслуживание…
— Где похоронят, в конце концов. Но мне это уже будет не так важно. Я далеко вообще не заглядываю. У меня желания простые — съездить в Варшаву к дочке, доделать картину, может быть, поработать над следующим сценарием каким-то.
— Скажите, а вам не страшно, что не станет предложений, что телефон может замолчать?
— У меня очень часто молчал телефон, я к этому привык. Поначалу было страшно, особенно в молодости. А потом я понял, что это просто часть процесса. У меня такие волны на протяжении жизни, я к этому отношусь нормально. И больше вам скажу: я понимаю, что когда-то телефон замолчит навсегда. И это будет конец.
— И что?
— Ничего. Я сделал все, что мог. (Улыбается.)
Статьи по теме: