Светлана Богатырь: «Бог открыл мне себя в процессе творчества»
Причины сложностей творческой биографии художника Светланы Богатырь в необычности её творческой задачи. Будучи много лет в союзе художников, лишь в момент перестройки начался её широкий выход к зрителю. Имевшая большой успех ретроспективная выставка 1990-го года открыла для неё новые широкие перспективы. Третьяковская Галерея и Русский музей приобрели 11 холстов мастера и в этот .момент – вынужденный отъезд в связи с приглашением её мужа, учёного-нейробиолога, на работу во Францию. Связь с родиной не прерывалась, но выставки по приглашениям музеев не были регулярными из-за технических сложностей доставки работ. В 2024 году удалось, наконец, увезти в Россию все работы. «Я счастлива снова работать на родине. Начался новый период – выхожу на финишную прямую. Бог даёт мне силы и вдохновение» – говорит художник. Судя по всему, мы скоро получим возможность снова, но более фундаментально, увидеть творчество Светланы Богатырь.
— Светлана, расскажите немного о творческом пути, с чего началась Ваша история в искусстве?
— Если очень кратко, сколько себя помню, я всегда очень любила рисовать. В 14 лет я поступила в художественную школу к замечательному художнику, Иосифу Михайловичу Гурвичу, который передал мне самые фундаментальные моменты искусства – от руки мастера к руке ученика, открыл мне тайны живописи, рассказал о цвете, о пластике. Я очень многим ему обязана. Сразу после института в 1969 году я вступила в Союз художников по секции живописи. Но на тот момент я не была сформированным художником.
До этого я училась в музеях, жила в мире ушедших художников. В тот период я проходила через влияние большого количества разных художников, которых я любила. Через их творчество я разбиралась с тайнами искусства, понимала, почему они так относились к форме. Интересно, что когда я проходила через влияние какого-то художника, то начинала видеть мир его глазами. Например, в метро я видела людей именно такими, как написал бы их, допустим, Ренуар или Боттичелли. Отчасти поэтому в моих ранних ученических работах видно влияние совершенно разных мастеров, от Дерена и Модильяни до Вермеера и Эль Греко.
Мои работы периода ученичества, с которыми я вступила в Союз художников, были качественными, профессиональными, они ещё попадали в те узенькие границы лимита свободы в искусстве, которые были тогда при советской власти. В Союзе художников было много ярких и очень разных художников. Из-за огромного количества новой информации, которая на меня высыпалась и от которой мне нужно было освободиться, мои самые первые работы того периода я уничтожила. И первые работы, которые я считаю своими, это серия «Музыканты и персонажи» 1974 года. Потом были и другие серии.
— Что повлияло на Ваш художественный стиль, как он формировался, как пришли к нему?
— Я могу сказать, что с самого рождения мир для меня был невероятной тайной, хотя тогда я не могла это сформулировать, выразить словами. Я понимала, что в мире есть всё: доброта и жестокость, печальное и прекрасное. В те времена я очень переживала об отсутствии у меня серьёзной школы времён Возрождения или Средневековья, когда мальчиков отдавали в ученики в семь лет, и если у человека были способности, то в 16 он становился мастером, у него уже была своя мастерская. Поначалу меня это очень огорчало, но потом я решила сама создать такую школу, начала работать с натуры. У меня был целый гарем моделей (улыбается). Обычно это были девочки очень простые, на пару-тройку лет младше меня. Я показывала им книги по искусству, рассказывала про их тип красоты, например, у одной был тип красоты Боттичелли, у другой – ренуаровский. Я работала с 9 до 9 с тремя-четырьмя моделями, чтобы овладеть тем мастерством, которое нужно художнику. Это был этап ученичества.
Время шло, я смогла разобраться с тайнами искусства, с тайнами всех художников, которых я любила. Почему именно они вот таким образом изображали мир, а не другим? После этого я решила поставить себе задачу: понять, что я могу дать людям? Для чего я это всё делаю? Что я могу сказать? И я поняла, что на тот момент единственное, что я могу – отразить в своих работах мир таким, каков он является лично для меня. Тогда я перестала работать с натуры. Я стала просто рисовать: ставила точку, и возникало нечто. Таким образом я узнавала, что у меня внутри, чем я наполнена. Сейчас от этих рисунков не осталось почти ничего.
Когда закончился этот период самопознания, Бог начал открывать мне Свои тайны, которые я воплощала в творчестве. Я поняла, что через меня идёт некая информация, что я являюсь передаточным звеном. И это продолжается до сих пор: на моих холстах возникают образы, и уже спустя годы и даже десятилетия, вдруг понимаю те смыслы, которые заложены в этих холстах, о которых я не думала, но, возможно, знала душа.
— Как появилась серия работ «Вселенная смотрит на нас», что натолкнуло Вас на мысли об изучении чего-то Высшего, неземного?
— Это не серия, а скорее несколько холстов, которые я так назвала. Это отражение законов духовной вселенной в визуальных образах. Когда мы говорим «вселенная», у всех сразу возникает образ физической вселенной, которую можно увидеть в телескоп Хаббла: прекрасной по-своему образ, что-то совершенно загадочное и невероятное. Однако существует невидимая или невидимые, духовные вселенные. Они-то и являются предметом моего интереса, размышлений и наблюдений. Чем дольше я живу, тем больше вижу, как работают законы духовного мира. Все эти тайны есть в Библии и в Евангелии. Мне они открывались через наблюдение природы, через размышление о человеческой природе, не о том, как устроен наш физический мозг, а о том, как каждое человеческое существо выстраивает собственную картину мира.
Через творчество мне стало очевидно, что каждое человеческое существо является уникальной персональной вселенной. Это не просто поэтический образ. Это очень чёткое, практически научное определение. Наш мозг с рождения выстраивает картину мира. Наше тело получает информацию от внешнего мира, и наши чувства окрашивают эту информацию в позитивный или негативный, или иной. Спектр того, что называется человеческими чувствами, эмоциями, страстями – колоссален. И каждое человеческое существо, подобно зебрам, стериотипично и уникально одновременно: вы легко поймёте, что перед вами зебра, но вы никогда не найдёте двух одинаковых. Точно так же можно найти практически одинаковых, даже внешне похожих людей, но как духовные сущности мы совершенно разные.
— Расскажите немного про жизнь во Франции, с какими сложностями пришлось столкнуться?
— Мой отъезд был вынужденным, но неизбежным. Мой муж, Брежестовский Пётр Дмитриевич, серьёзный учёный, нейробиолог. В момент перестройки государство перестало финансировать фундаментальные науки, и в тот момент у него просто не было выбора, поскольку невозможно было поддерживать лабораторию, не было ни веществ, ни литературы, а сотрудники должны были кормить семьи. Так как он серьёзный учёный, которого знали за рубежом, его стали приглашать везде, по всему миру. Он выбрал Францию, где во время одной из поездок он с коллегами сделал очень важное открытие, которое вошло в учебники по нейробиологии.
Знаете, в 16 лет я готова была совершить любые подвиги, чтобы попасть во Францию, потому что там свобода, великое искусство и прочее. Но когда была перестройка, я была уже зрелым человеком, у меня не оставалось никаких иллюзий, я понимала, что люди везде люди. При этом я была уже состоявшимся художником, которому не нужно было стремиться туда, где меня чему-то будут учить. К тому же здесь, в России, для меня открылись возможности, которых раньше не было: у меня впервые появилась замечательная мастерская, я получила огромное количество предложений – доказательства большого интереса к моему творчеству.
Конечно, мне было не просто, хотя я шутила, что еду, как жена декабриста за любимым мужем. На самом деле я уезжала туда, куда меня никто не звал, где меня никто не ждал. Мне вспоминались японские художники, которые, меняя имя, много раз начинали жизнь как бы заново. В Москве я накупила красок, не зная, какая там будет ситуация, и как там вообще жить. И мы оказались в Париже.
Интересно, что в начале пребывания в Париже, мои холсты стали гораздо темнее. Чтобы понять, куда я попала, мне понадобилось время. Я посетила многие галереи, знала наизусть музеи. И то, что я увидела на уровне искусства в галереях, меня чрезвычайно огорчило. Либо это были такие бутики, очень несерьёзные, которые заводили женщины, желающие определённого внимания. Для них это была жизнь в окружении людей. С другой стороны, я там обнаружила огромное количество грязи, насилия, именно в искусстве. Было понятно, что на это был спрос, за всем стояли деньги. Поэтому, оказавшись в Париже, я не видела для себя, как для художника, места, не понимала поначалу, почему так происходит. Либо я делаю не то, что нужно, либо я плохой профессионал. Каковы причины того, что я нигде не хочу быть, нигде не чувствую, что мне это по душе? И меня это очень угнетало.
Как бы то ни было, точно также, как в советские времена я не играла в чуждые мне игры, у меня и здесь оставалась моя задача. Сразу же, как только у нас появилось первое очень скромное съёмное жильё, стала работать. Что было дальше? Люди видели мои работы и предлагали выставки. Все выставки были некоммерческие, некоторые в огромных пространствах и в центре Парижа. И меня перестало угнетать то, что я никак не вписываюсь в эту структуру, в систему арт-бизнеса, который существовал во Франции очень давно. Это невероятно жёсткая и очень замкнутая, снобистская система.
— Чем менталитет общества французской богемы отличается от взглядов русских художников? Почему решили вернуться в Россию?
— Пребывание во Франции было очень нелёгким для меня, но невероятно познавательным. Оно расширило картину мира: у меня была возможность посмотреть все самые главные музеи мира, хотя мы никогда специально не путешествовали. В основном это было связано с научными конференциями моего мужа, куда мы ездили вместе. Он посещал научные события, а я – музеи. В этот период, сначала на уровне искусства, у меня произошла переоценка ценностей. Например, насколько духовность места и его история выражаются в искусстве. Когда мы приехали в один город в Италии, не помню название, сразу почувствовали тяжёлую, гнетущую атмосферу. Когда мы пошли в музей, то выяснилось, что вся история этого города состояла из смены одной тирании другой. И эта история неизбежно оставляет отпечаток.
Я поняла, что несмотря на все сложности и дореволюционных, и советских времён, а их было много, у нас никогда не было такого изысканного разврата, который традиционно существовал в Европе. Ведь как обычно происходит – русские, любящие Францию, приезжали туда с русским мифом прекрасной Франции. При этом Франция за последние 34 года, пока нам пришлось там быть, очень сильно изменилась. Там очень много разных проблем. Говоря об искусстве, у меня была возможность видеть ретроспективные выставки ведущих художников, представленных в российских музеях немногими, но лучшими несколькими холстами. Когда видишь большую ретроспекцию, вдруг понимаешь, что это не совсем такой художник, как ты себе представлял.
Я встречала много замечательных, интеллигентных людей, которые утверждали, что человек безгранично свободен, волен сам решать, что хорошо и что плохо. Сейчас я понимаю, что это всё идёт от безбожия, которое там уже очень давно присутствует. У них масса церквей, католических храмов, которые, по большей части пустуют. Немногие люди не постесняются сказать, что они верят в существование Бога. Да, Париж – невероятно красивый город: и его архитектура, и серая дымка. Там много хороших людей, много тонкости и изыска. Для меня, всё, в целом сложилось в печальную формулу, которая звучит, как «эстетизация порока». Эта формула довольно чёткая и жёсткая, но это так. Потому что внешнюю красоту можно сделать из всего. И в тот момент, когда эстетика становится на первое место, как определяющая жизнь, более глубокие вещи просто уходят из сознания человека. Таким образом человека специально оглупляют. Если же на первом месте Бог, то всё остальное автоматически становится на свои места.
— Одна из серий Ваших рисунков посвящена музыкантам, связана с музыкой. Почему для Вас важна тема музыки?
— На самом деле сначала появились рисунки из цифр, где любая линия — это цифра, а уже потом рисунки из знаков музыкальной графики. Почему это возникло? Я думала о том, как работает наше мышление, что значит мыслить, как мы выстраиваем «мыслеобразы», что такое математика, как один из типов мышления. Я размышляла о том, что такое, например, единица. Когда я рисовала и думала об этом, на рисунке, который начинался, как обычный – профиль, глаза, нос, совершенно спонтанно, как бы бессознательно, на месте ресничек появились единички. А дальше рука уже сама направляла. У меня появилось огромное количество персонажей, нарисованных из цифр. И в тот период, если бы я смотрела на вас, сразу видела бы, из каких цифр вас можно нарисовать.
Следующий шаг — ноты. В какой-то момент мне вдруг стало понятно, что музыка — это язык души. Тогда возникли персонажи из нот и знаков музыкальной графики. Эти рисунки впервые появились в моей книге «Персональная вселенная». В тот момент это были не портреты конкретных людей, а просто придуманные персонажи. После того, как я получила первый экземпляр, мне сразу предложили выставку в литературном музее. Я пришла на выставку к друзьям, показала им книгу, её пустили по рукам. Потом эту книгу увидели в музее музыкальной культуры, который раньше назывался Музей имени Глинки. Ирина Андреевна Медведева была там замдиректора по науке, она предложила провести выставку. Там такие замечательные светло-серые мраморные стены, огромное пространство. Это предложение меня очень вдохновило, так и возникла серия конкретных великих музыкантов, которые сделаны из нот и знаков музыкальной графики.
Очень многим понравилась эта серия. Меня так часто спрашивали, как можно их приобрести, что я решила напечатать постеры. Я дарю их музыкальным и художественным школам, сейчас они уже есть по всему миру, на всех континентах.
— Продолжая тему музыки, как Вы относитесь к театру, часто ли посещаете премьеры, есть ли любимые спектакли?
—Честно говоря, я не театрал, просто катастрофически не театрал. Я очень редко бывала в театре, у меня нет к этому абсолютно никакого расположения. Театр – это не моё. Для меня это, скажем так, фальшивый мир. Единственное исключение – балет. В детстве или юности несколько раз была в Большом театре. Мне нравится балет, с ним связана интересная история.
В тринадцатом или четырнадцатом году меня пригласили с выставкой на радиостанцию «Орфей». Там были и рисунки из знаков музыкальной графики. После того, как выставка закончилась, мне передали список людей, которые хотели со мной пообщаться, возможно, сотрудничать. Среди них был телефон Владимира Викторовича Васильева, великого, легендарного танцовщика. Оказывается, он посетил эту выставку и ему подарили книгу «Персональная вселенная». Он оставил свой телефон с просьбой позвонить. Мы с ним не были знакомы: я знала, что он гений, великий танцовщик, но какой он человек, я не знала. Я с несветлыми людьми, какими бы они гениями ни были, не имею дела. Я посмотрела в интернете и поняла, что даже если бы он говорил на древнекитайском, он светлейший человек. Я ему позвонила. Он мне сказал сразу: «Светлана, я сам художник, мне никто не нравится, я сейчас буду делать спектакль по си-минорной мессе Баха и Вас приглашаю быть художником этого спектакля». Так он меня ошарашил. Я говорю, Вы знаете, Владимир Викторович, мне это, конечно, очень приятно, но сценография, театр — не мои дела. Он потрясающий человек, очень заводной, настоял на встрече, чтобы рассказать, что задумал. Конечно, мне было интересно познакомиться с ним. И мне сразу, по голосу, по всему было понятно, что он чудесный человек.
Я к ним приехала, и он мне стал рассказывать, как он видит моё участие в создании спектакля. Я сказала, что никогда не занималась сценографией, да и вообще, не лежит у меня душа к этому. Но знаете, чем он меня купил? Он понял внутреннюю глубину, суть моих рисунков, и хотел воплотить это в спектакле. Он сказал: «представьте себе абсолютно чёрный зал, нигде нет света, ничего не видно. И вдруг в середине, там впереди, появляется сверкающая точка света. И в миг, когда появляется эта точка, возникает первый звук мессы Баха. И из этой одной точки начинают возникать образы, развивается вселенная, возникают цифры и ноты. Потом они рассыпаются и собираются в образы разных персонажей из цифр и нот». Это настолько соответствовало внутреннему смыслу моих рисунков, что я сказала хорошо, Володя, давайте будем работать.
— Есть ли у Вас настольная книга? Какую бы книгу Вы обязательно посоветовали прочитать?
— Могу очень чётко и однозначно ответить: Библию. Если не ошибаюсь, Вальтер Скотт, когда был на смертном одре, позвал своих детей и сказал: «дайте мне Книгу!». Они стали спрашивать, какую книгу? Он сказал, что существует только одна единственная книга. Он имел ввиду Библию. В юности у меня было невероятное желание всё знать. Я переживала очень, что не получила образования, которое получали, как я думала, где-то там. Поэтому навёрстывала, очень много читая разную мировую литературу. В 14 лет я знала наизусть Евгения Онегина. Но когда живёшь без Бога, а я тогда жила без Бога, то не корректируешь себя теми установками, которые Он нам дал, послав Иисуса и Им соединив человека с собой. При этом, любые, даже самые замечательные книги могут восприниматься абсолютно неверно. Сейчас я совершенно по-другому вижу всё в сравнении с восприятием в юности.
После того, как Творец мне показал, насколько Он реален, открывая свои тайны, мне стало неинтересно читать литературу, потому что я это уже всё знаю. Поэтому единственная книга – это Библия. Там есть всё, объяснение всему, что происходит и сейчас.
В те времена, когда я очень много читала, в 70-е годы, у меня была такая игра: я заходила в метро, а тогда все люди что-то читали, и заглядывала так аккуратненько, тихонько через плечо, пытаясь по нескольким строчкам определить, что это за книга. Один раз я увидела строки, которые меня очень заинтриговали, но я совершенно не могла предположить, кто автор или что это за произведение. Много лет спустя я открыла для себя этого автора. Это был Торнтон Уайлдер. Я прочла его самое интересное произведение – «Мост короля Людовика Святого». На меня оно тогда произвело очень сильное впечатление: так же, как и у Борхеса там есть прикосновение к тайнам. Сюжет очень нехитрый – где-то в Латинской Америке между двумя городками был подвесной мост, по которому люди ходили на рынок. В какой-то момент он рухнул, несколько человек погибли. Рядом с мостом был монастырь. Один монах задался целью понять, почему именно эти люди погибли, почему именно они оказались в этом месте и в этот момент. В тот момент для меня это было очень интересно. Сейчас я уже знаю, что ничего случайного не существует. Просто наш мозг не рассчитан на всезнание. Им обладает Бог – Высший Разум. Он может просветить каждого из нас, Он знает о нас то, чего мы сами о себе не знаем.
Автор: Екатерина Токарь