Друг
Он сидел, прижавшись спиной к холодной трубе турника, и тихо плакал. Размазывал по щекам соленые слезы и с каждой новой слезинкой, с каждым выпавшим из перелетающего над турником рюкзака учебником ненавидел себя все больше. Рохля. Толстый. Зубрилка. Слабак! Обидные прозвища градом сыпались на неприкрытую кепкой голову и били не хуже грязных булыжников, от которых потом оставались синяки.
Математика. Пенал и красивый цветной атлас. Ручка, карандаш, дневник... За дневник мама ругать будет особенно. Дневникам почему-то всегда больше всех доставалось. И все написанные красной ручкой оценки, все заработанные правильными ответами пятерки становились лишь уродливыми нечитаемыми кляксами...
Он не понимал, за что с ним так. Хотя... Понимал, конечно, вот только сделать ничего не мог. Драчун из него был, ну прямо совсем никудышный, а другого языка одноклассники не понимали. Вот и приходилось терпеть. И обидные прозвища, и испачканные учебники, да много еще чего.
И ненавидеть себя тоже приходилось. За слабость, за полноту, что вечным румянцем на пухлых щеках горела, за знания, к которым тянулся, как росток к солнцу, ставя в тупик учителей все новыми и новыми вопросами. Прекратить бы все это. Взять и не проснуться завтра.
И послезавтра тоже не проснуться, и вообще никогда... Вот только мама с папой, наверное, скучать будут. И плакать. И ругать тоже...
- Рррравв! – ворвавшийся в задиристый смех обидчиков посторонний рык, и перед его глазами оказался перехваченный зубастой пастью в полете рюкзак.
- Рррррр! - и недавние обидчики, позабыв у дворового турника рюкзаки и пакеты, сверкая пятками скрываются за углом дома.- Рррав! Рррав! - и вот уже горкой у поджатых под себя ног свалены учебники, ручки, атлас...
«Ну и чего ты ревешь?» - в глазах большой черной собаки с рыжими подпалинами на худых боках застыл самый настоящий вопрос.
- А ты? Ты…? - мальчик несмело протянул руку к появившемуся из ниоткуда заступнику, - Ты же не укусишь?
«А ты попробуй, и узнаешь» - черные омуты лучились самым настоящим лукавством, а мокрый кожаный нос уже во всю подставлялся под протянутую детскую ладонь.
Потрепанные учебники закладывали в рюкзак вместе. Невысокий пухлый мальчишка и безымянный дворовой пес с яркой желтой биркой на ухе. А потом так же вместе шли к дому, где жил мальчик, и долго сидели на ступеньках у подъезда. Молчали. Мальчик гладил собаку, а собака преданно заглядывала в его глаза. А в осенний воздух, пахнущий прелыми листьями и совсем чуть-чуть - надвигающимися заморозками, вдруг вплелась новая теплая нотка. Легкая, едва заметная, но от этого лишь более желанная, вкусная и нужная. Осенний воздух пах дружбой.
Родители не поверили. И слышать не захотели ни о какой собаке. И по привычке поругали за испачканные тетради. И даже пригрозили лишить карманных денег на обед. Родители не поняли… А Ваня не сумел переубедить. Какие аргументы у пятиклашки. И потому Ваня принял решение молчать.
Не рассказывать больше о новом друге. Не настаивать. Не улыбаться, вспоминая, как до самой школьной калитки рядом с ним каждый день шагает черный охранник. Как вот уже месяц стороной обходят зубрилку и рохлю давние обидчики. А школьный рюкзак пропах столовыми котлетами и кусочками розовой, вареной колбасы. И пятерки в дневнике больше не уродливые кляксы, и синяки на коленках от веселых игр совсем не обидные. И даже ссадины на ладонях не от задиристых одноклассников, а от железного дворового турника…
Мама заметила перемены первой. И дело было вовсе не в чистых теперь учебниках или уворованных из холодильника сосисках. Не в пропахшем котлетами рюкзаке и ежедневных прогулках, на которые раньше Ваню и не вытащишь.
Просто одним утром мама поняла, что Ванька как-то повзрослел и даже, кажется, похудел. И долго разговаривала с папой. И украдкой проверила школьный рюкзак, и до ломоты в глазах вглядывалась в осунувшиеся вдруг щеки торопливо собирающегося в школу сына. И даже подумывала было отпроситься на днях с работы и проследить… И папу на это дело почти подбила. Вот только не успела немножко. Совсем чуть-чуть не успела. Беда оказалась быстрее.
Ваня с другом возвращались из школы. Мальчик кидал вперед палку, а черный пес стрелой взлетал над землей и, поймав не успевшую приземлиться игрушку, вновь и вновь весело виляя хвостом, возвращался к смеющемуся мальчишке. Один прыжок, второй, пятый… И вот зубастая пасть вновь сомкнулась на обмусоленной деревяшке и лапы почти коснулись земли, а хвост завилял, сообщая об очередной победе.
Только вместо веселого смеха в стоящие торчком уши ворвался визг колес, и извернувшаяся в прыжке собака каким-то невероятным усилием оттолкнула замершего мальчишку буквально за секунду до удара с капотом появившейся из ниоткуда машины.
По впалому окрашенному рыжиной боку резануло болью, и выпавшая из белоснежных зубов палка отчего-то окрасилась в алый цвет.
- Друг! Нет! Дружочек! - Ваня упал на колени рядом с поскуливающей собакой, приподнял черную морду, уложил на колени и, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, заплакал.
- Ничего, мой хороший, ничего друг, потерпи! Потерпи, я сейчас, здесь недалеко, сейчас, потерпи!
Мальчик с трудом поднял с асфальта своего единственного друга и, пошатнувшись, сделал первый шаг. Водитель не успевшей затормозить машины бросился на помощь заплаканному маленькому человеку, шатающемуся под тяжестью большой сбитой собаки, на месте которой должен был оказаться он сам. Придерживая за плечи наотрез отказавшегося передать животное ребенка, мужчина усадил обоих на заднее сидение машины и, резко выкрутив руль, поехал в сторону ближайшей ветеринарной клиники.
Родители приехали через час. И судорожно ощупывали плачущего Ваню и слушали сбивчивые извинения заламывающего руки водителя машины. И подбегали к мутному прямоугольнику окна операционной, где на большом металлическом столе над черной собакой с желтой биркой на ухе колдовали одетые в зеленые халаты ветеринарные хирурги.
И какими-то рваными жестами закидывали в школьный рюкзак вытащенные оттуда помятые купюры, мелочь и блестящий черным глянцевым боком телефон. Телефон плачущий Ваня предлагал встретившему их доктору ветеринарной клиники, сбивчиво рассказывая, что еще есть приставка и новый оранжевый велосипед.
И он найдет еще. И дома, в копилке, подаренные на день рождения деньги. Он хотел потратить их на будку другу, потому что зима. И зимой без будки друг замёрзнет. И на следующей неделе в школе будет олимпиада, и он не хотел, совсем не хотел участвовать - ужасно не любил математику, но за первое место обещали награду, и он обязательно победит.
Рассказывал про летающий над турником рюкзак и слюнявую палку-игрушку, переставших дразнить одноклассников и вкусные школьные котлеты, которыми каждый день угощал друга. И про то, что теперь совсем не боится ходить гулять, потому что гулять с другом не страшно. И что он наконец-то допрыгнул до верхней перекладины дворового турника и даже два раза подтянулся под задорный собачий лай…
- И прекрати, пожалуйста, прекрати, - мама обняла вздрагивающего всем телом ребенка в кольцо из рук.
И блестящими глазами посмотрела на отводящего влажные глаза папу. И покачала головой достающему кошелек ошеломлённому водителю машины, и в сотый раз, за эти бесконечные минуты детского откровения, поцеловала взъерошенную светлую макушку своего такого взрослого, но сейчас такого маленького Ваньки.
И горячо зашептала, глядя на режущий глаза свет потолочной лампы, что все будет хорошо. Что новый оранжевый велосипед им еще пригодится, потому что скорость собаки - она выше скорости человека, и без велосипеда Ванька друга не догонит. И телефон тоже надо оставить, потому что - ну как без телефона? Они же с папой волноваться будут.
А деньги из копилки совсем не для деревянной будки. Лучше купить на них большой торт и красивый ошейник. Но мама сама купит, на свои деньги. А будка… ну ее эту будку. Как она, эта будка, будет в квартире смотреться? А вот большая мягкая лежанка - другое дело! И бирку эту желтую снять надо. Вот как только закончит доктор, так и попросим снять. Зачем эта бирка? Для чего? Сейчас такие адресники красивые продаются, мама видела. Как блестящие косточки с надписями.
И на математику наплевать, честное слово. Папа вон тоже математику не любил, значит и Ваньке не обязательно. А верхняя планка турника - это самый настоящий подвиг! И когда Ванька подтянется целых десять раз, они устроят праздник и накупят большой черной собаке целую кучу лакомств, потому что праздник - это для всей семьи, а большая черная собака теперь тоже семья…
***
- Все прошло хорошо. Конечно, впереди период восстановления, и улица не совсем подходящее для этого место. Животному нужен покой…
- Никакой улицы! - папа резко махнул рукой и, посмотрев на ничего не понимающего доктора, продолжил, - Собака будет восстанавливаться дома!
- Но… Бирка на ухе?
- Ошибка. Снимите ее, пожалуйста, - мама улыбнулась выкрутившемуся из ее объятий Ваньке, - Мы сейчас сходим и купим ошейник. Давно надо было сходить, правда, Ванюш?
- Правда! И лежанку тоже купим и …
- Я понял, понял, - доктор шутливо поднял вверх обе руки, показывая, что сдается, и, улыбнувшись, вернулся в операционную.
Спустя пару минут на ладони счастливого, все еще заплаканного Ваньки лежала желтая квадратная бирка с номером 345. А через стекло операционной, с большого металлического стола, опутанная бинтами, но по-прежнему преданно виляющая хвостом, на мальчика смотрела теперь уже по-настоящему его собака.
Некогда безымянная собака по имени Друг!
©Ольга Суслина
взято вконтакте