Эта женщина должна была родиться в Одессе...

Фаина Георгиевна Раневская родилась 27 августа 1896 года в городе Таганроге. “…А ведь вспоминая брошенные ею фразы, смакуя изобретённые ею приколы, да просто листая страницы её биографии, вдруг понимаешь: а ведь эта женщина по всему должна была родиться в Одессе. Увы, не повезло замечательной актрисе, хотя Одесса в её жизни занимала не последнее место.

…Где-то в начале 70-х в Одессе гастролировал театр им. Моссовета, которому Фаина Георгиевна отдала значительную часть своей жизни. Прекрасная труппа, триумфальные выступления, но всё же никакого сравнения с популярностью Раневской. Администратор одесского оперного театра, где проходили гастроли Моссовета, Мирон Соломонович Аранович, когда Раневская зашла к нему за контрамаркой, ей восхищённо сказал:

— Фаина Георгиевна, когда вы идёте по городу, вся Одесса делает вам апофеоз!

— Ой, вы всегда такой галантный, Мирон Соломонович. Так докажите это делом — дайте мне контрамарку. Только, пожалуйста, не на галёрку. Это для одного знакомого московского врача, он как раз отдыхает на Большом Фонтане.

— Не пугайте меня, Фаина Георгиевна! Вы что больны?!

— Ну что вы, это аванс. Я всю жизнь симулирую здоровье, но ведь всё может быть. Дожить до моего возраста, нужна большая смелость. Голова болит, зубы ни к чёрту, сердце жмёт, суставы ломит. Печень, почки, желудок — ноют. Слава богу, что я хоть не мужчина, а то бы добавилась ещё и импотенция.

При слове «импотенция» Мирон Соломонович погрустнел и перешел на полушёпот:

— Да, это большая проблема! Фаина Георгиевна, только не темните: этот врач что по «этим» вопросам? Скажите ему, что Мирон Соломонович лично дал ему директорскую ложу. С московским светилом надо дружить — я же тоже не мальчик.

Вчитайтесь, разве в этом диалоге не слышится что-то одесское? Ну, почему Судьба так ветрена, почему Фанечка Фельдман родилась не в Одессе, а в Таганроге? Её отец Гирш Фельдман был очень состоятельным человеком: ему принадлежали фабрика сухих красок, несколько домов, магазины, склады и даже пароход. А ещё он немножко торговал нефтью — совсем чуть-чуть, на каких-то парочку миллионов. Конечно, когда к власти пришли большевики, такие детали уже не афишировались. Сочинять автобиографию для Фаины Георгиевны всегда было тяжёлым бременем. Прямая и честная по натуре она, мучаясь, писала: «Мой отец был простым, небогатым нефтезаводчиком».

От этого она страдала, причём, не только морально. Например, попав в Одессу в «окаянные дни» 1919 года с театром Павлы Леонтьевны Вульф, Раневская, голодная, но гордая, как-то увидела на улице старого приятеля своего отца, бывшего сахарозаводчика, явно ждущего в Одессе оказии, чтобы рвануть в Константинополь. Плюнув на моральные принципы, она подошла и была узнана. Краснея, попросила ссудить ей хоть малую толику денег, и услышала изумительный ответ:

— Сударыня, поймите меня правильно: дать дочери Фельдмана мало я не могу. А много — у меня уже нет.

И взяв под локоток свою спутницу, до боли похожую на кокотку, друг семьи исчез за зеркальной дверью коммерческого ресторана.

Фаина Раневская с детства страстно мечтала стать актрисой, и надо сказать, у неё были все данные, чтобы ею не стать. Прежде всего — внешность. Сама признавалась: «Я была страшна, как смертный грех». Играла в каких-то сомнительных труппах типа «Одесская труппа артиста императорских театров А.И. Долинова». А надо сказать, что тогда в комплект каждой провинциальной труппы непременно входил первый герой-любовник (брюнет, усач, красавец). Не влюбиться в такого не было никаких сил. Вот и вокруг долиновского аполлона Фаина ходила кругами, поедая глазами. Наконец, тот снизошёл — подошёл, взял за руку и, глядя бархатными глазами, бархатным же баритоном шепнул:

— Деточка, вы ведь возле театра комнату снимаете? Так ждите меня сегодня. Буду в семь часов.

Пулей понеслась к Долинову, испросила денег в счёт жалованья, купила вина и кое-что из еды. Приоделась, наперманентилась, напомадилась. И села ждать. Семь часов — а аполлона нет, восемь — а умопомрачитель всё не идёт, уж девять пробило, и тут… Дверь распахнулась, и на пороге он, властитель дум. Правда пьяный и с какой-то рыжей стервозой. Но сразу к ушку склонился, локон отвёл и своим бархатным баритоном прошептал:

— Деточка, дорогая моя, погуляй где-нибудь пару часиков.

С тех пор не то чтобы влюбиться, видеть этих кобелей больше не могла. Может, поэтому Раневская всю жизнь прожила одна, не раз повторяя: «Семья — это очень серьёзно, семья человеку заменяет всё. Поэтому прежде чем завести семью, необходимо как следует подумать, что для вас важнее: всё или семья».

Вот такими парадоксами любила изъясняться, а порой и ошарашивать. Администратор мог зайти к Раневской в грим-уборную, а она там совершенно голая, присев на краешек стола, курит. Администратор в шоке, а Раневская абсолютно невозмутима, напротив своим знаменитым баском роняет:

— Голубчик, вас не шокирует, что я курю «Беломор»?

Своё окружение Раневская неизменно делила на тех, кого любила, и тех, с кем держала дистанцию. Нечто среднее не признавала. В партию вступила только на старости лет и то исключительно из принципа: «Должна же я знать, что эта стерва Верка (Вера Петровна Марецкая, народная артистка СССР, лауреат четырёх Сталинских премий, Герой Социалистического Труда, всю жизнь завидовавшая, а потому делавшая гадости Раневской) говорит обо мне на партсобраниях.

Главный режиссёр театра им. Моссовета Юрий Завадский, который с годами, как стареющая профурсетка, любил пококетничать, набивая себе цену, мог воскликнуть на репетиции, заламывая руки:

— Я в ужасе! Фаина Георгиевна, вы вашей ужасной трактовкой роли съели весь мой режиссёрский замысел!

А ведь Завадский был неглуп, должен был предчувствовать, насколько опасно говорить такое Раневской. Потому что слышал в ответ:

— То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма.

Да, её не всегда понимали. Только в Одессе она чувствовала себя нормально, почти как дома.

Как же Раневская допустила такую оплошность — родилась не в Одессе. У каждого народа есть свой язык, понятный только ему. У одесситов тоже свой язык. Раневская довольно часто заглядывала в Одессу — хотя бы потому, что общаться с одесситами было для неё наслаждением. Здесь на улице её мог догнать немолодой поклонник и, сняв с головы панаму из брюссельской соломки, произнести, шаркнув по-стариковски ножкой:

— Здравствуйте! Позвольте представиться, я — Зяма Иосифович Бройтман.

И услышать в ответ от Раневской:

— А я — нет! Правда, забавно?

При этом важно не то, что в Одессе именно так и говорят, важно, что, сказав это, прогулку уже продолжают вместе, под локоток.

Так кто станет спорить, что «Раневская» таки да родилась в Одессе”.

Источник