«Трудно объяснить, что зарплата не обесценивает мой труд и душевные затраты»

В ВОЙНЕ ПРОТИВ ПАНДЕМИИ МЕДИЦИНСКИЕ РАБОТНИКИ всего мира оказались на передовой — врачей сегодня называют героями, но порой осуждают за то, что те «позволяют себе» уставать или выгорать. София Меньшикова, врач-онколог АО «К31 Сити», авторка телеграм-канала Oncology Fellow, сейчас работает с COVID-19 в инфекционной больнице. Она рассказала нам об особенностях работы в средствах защиты, психологическом стрессе, хейте и поддержке со стороны окружающих. 

  Ещё совсем недавно я работала онкологом в клинике и была уверена, что пандемия новой коронавирусной инфекции меня не коснётся. Но в апреле нам сообщили, что клинику перепрофилируют. До этого мы работали в двух отделениях, а на остальных шести этажах шёл ремонт. Его стремительно закончили, набрали новых сотрудников, а нам предложили выбор: остаться в клинике, но заниматься пациентами с COVID-19 либо уйти в государственный онкоцентр, где на время пандемии выделили отделение для наших сотрудников и пациентов. Был и третий вариант — уволиться. Я решила остаться в перепрофилированной клинике — подумала, что это будет интересный опыт; семья меня поддержала, несмотря на то, что мы знали — мне придётся от них изолироваться.

Прежде чем центр открылся, мы проходили очень интенсивные тренинги — и по лечению этой новой болезни, и по тому, как обеспечить собственную безопасность. В апреле вышел приказ Минздрава, согласно которому любой врач может работать с новой коронавирусной инфекцией — нужно только пройти тридцатишестичасовой курс (можно сделать это онлайн). У нас в клинике есть чёткие протоколы лечения, их составляли инфекционисты и пульмонологи — это краткая выжимка из рекомендаций Минздрава и всего, что уже придумало мировое медицинское сообщество. За месяц такой практики я поняла, на какие вещи обращать внимание сразу, когда видишь пациента, как выбирать оптимальное лечение. И, конечно, есть возможность проконсультироваться с коллегами-специалистами.

В клинике четыре отделения, каждое на пятьдесят-шестьдесят человек. Заполнялись они последовательно — и заполнились за четыре дня. Когда наступила очередь отделения, где работаю я, к нам за сутки приехало около шестидесяти скорых. В отделении пять врачей, но одновременно работает четыре — то есть на каждого приходится шестнадцать-двадцать пациентов. Это много, учитывая, что опыт для большинства из нас совершенно новый. К нам пришло работать много новых людей, некоторые предлагают волонтёрскую помощь. У меня есть знакомый биоинформатик, по образованию он врач, но никогда не практиковал; на своей обычной работе он занимается секвенированием генома, но неожиданно устроился к нам, причём не врачом, а процедурным медбратом. 

Стандартный рабочий день врача-инфекциониста — шесть часов, но успеть сделать всю работу за это время невозможно, так что мы перерабатываем. Правда, за апрель все переработки нам оплатили, а теперь просто официально перевели на полторы ставки. Это большая нагрузка, но по крайней мере она адекватно оплачивается.

Бывает, что когда дохожу до последней палаты, в первой кому-то стало хуже.
В «красной» зоне я провожу четыре-шесть часов, а потом возвращаюсь в чистую зону работать с бумагами

Когда я приезжаю на работу, то сначала иду в так называемую чистую зону и пересматриваю документацию своих пациентов, мои назначения, чтобы освежить их в памяти. Дело в том, что в «красной» зоне бумага запрещена, весь документооборот электронный и подсматривать некуда — нужно держать в голове всё, что важно знать о пациентах. После этой подготовки мне помогают надеть защиту, и я иду в «красную» зону.

Там нужно изучить все назначения и заметки санитарок, медсестёр, дежурного врача, который работал в моё отсутствие, посмотреть показатели, которые мониторили медсёстры: давление, насыщение крови кислородом, температуру. После этого я делаю обход по палатам, беседую со своими пациентами — бывает, что когда дохожу до последней палаты, в первой кому-то стало хуже, нужно снова туда вернуться. Я корректирую назначения, обсуждаю трудные вопросы с коллегами. В «красной» зоне я провожу четыре-шесть часов, а потом возвращаюсь в чистую зону работать с бумагами.

Из-за средств индивидуальной защиты работа физически тяжёлая. В них жарко, очень трудно нормально дышать и разговаривать, сильно потеешь. Через несколько часов маска и очки натирают, голова начинает болеть, и уже кажется, что ничего не соображаешь. У нас есть специальные сотрудники, которые помогают всё это надеть, а потом на выходе из «красной зоны» — снять. Мы их называем «раздеваторами». Очень здорово, что есть такая команда, это сильно экономит время; поскольку у них нет контакта с пациентами, они могут себе позволить какие-то неформальные штуки — рисуют на масках мордочки, пишут на одежде «раздеватор Вася».

В своей обычной практике я ходила на приём в платьях, на каблуках, укладывала волосы, делала макияж, а сейчас хожу в кроксах и хирургической пижаме. На выходе из «красной» зоны я каждый раз принимаю душ. Пришлось коротко подстричься, чтобы было удобно. Первое время очень страдало лицо — у многих коллег появлялась сыпь, аллергия, мы носили пластыри и патчи. Сейчас я уже привыкла, знаю, какой вариант маски выбрать, чтобы она не натёрла.

Из-за средств защиты врачи в буквальном смысле обезличены — пациенты не видят наших лиц. Трудно разговаривать, приходится повышать голос, чтобы меня услышали, и самой поворачиваться всем телом, если кто-то говорит за спиной. От СИЗ очень физически устаёшь — но отказаться от них невозможно.

В онкологической практике я привыкла к определённой категории пациентов: обычно они спокойные, настроены на лечение, понимают, что нуждаются в моей помощи. Это пациенты, которые сотрудничают с врачом. Сейчас картина совсем другая — мы работаем как обычная скоропомощная больница по ОМС, а значит, к нам привозят людей, которым плохо или больно прямо сейчас. Им страшно и не всегда легко быть вежливыми — а бывает, что человека привозят, например, пьяным и мы сталкиваемся с откровенным хамством.

Это пациенты, которые оказались в неожиданной ситуации, внезапно заболели, и им нужно довериться незнакомым людям — причём не видя лиц этих незнакомых людей, потому что мы работаем в «скафандрах». Есть пациенты, которых трудно убедить соблюдать рекомендации, им проще следовать своим привычкам: были люди, которые грелись под тремя одеялами (хотя при температуре нельзя этого делать) или принимали таблетки, переданные родственниками. Есть те, кто в силу воспитания или традиций вообще не воспринимает женщину-врача как авторитет. В общем, сейчас со многими пациентами нужно время на притирку.

В первые несколько дней, пока наше отделение не заполнилось, мы помогали другим — в частности, врачам приёмного покоя, куда и ехали скорые. Когда я побывала там первый раз, через полчаса у меня развилась паническая атака, и пришлось уйти. Такого со мной раньше никогда не было. Конечно, мы все сейчас испытываем огромный стресс: много работы в непривычной обстановке, отсутствие контакта с семьёй, сбитый распорядок дня. Прошёл всего месяц в таком режиме, но в какой-то момент я перестала нормально есть и спать; могла вернуться в отель к часу ночи, промаяться без сна, а к восьми утра уже отправиться на работу.

Недавно я где-то прочитала, что должны предоставлять работодатели врачам, работающим с COVID-19. В списке четыре пункта: изоляция (то есть возможность жить в отеле), питание, проезд на работу и обратно, психологическая поддержка. Я очень благодарна клинике за то, что у нас есть всё это. В штате работают два психиатра, которые консультируют и назначают лечение и пациентам, и врачам. Я обратилась за помощью и мне назначили препараты, которые помогают справляться с тревогой и лучше спать.

При этом заразиться новым коронавирусом я почему-то не боюсь. Может быть, потому, что моя основная специальность довольно тяжёлая и какие-то страхи, связанные с болезнями и смертью, я уже давно пережила. В клинике регулярно болеет кто-то из персонала, но новый коронавирус почти ни у кого не нашли — похоже, врачи просто простужаются. ПЦР-тесты на новый коронавирус нам делают каждую неделю, у меня все результаты были отрицательные.

Прошёл всего месяц в таком режиме,
но в какой-то момент я перестала нормально есть и спать; могла вернуться
в отель к часу ночи, промаяться без сна,
а к восьми утра уже отправиться на работу

Трудно жить на расстоянии от семьи. Муж остался с пятилетним сыном, собакой (у нас хаски, которая требует долгих прогулок) и котом — причём кот и собака особо не дружат. Муж работает на удалёнке; нам сильно помогают друзья, которые занимаются с ребёнком онлайн английским, шахматами, чтобы папа мог более или менее спокойно работать. Мы созваниваемся по видеосвязи, но не каждый день — иногда у меня нет на это сил.

Я столкнулась с хейтом в соцсетях, когда стала рассказывать, что эта работа очень тяжёлая и что я, возможно, в какой-то момент уйду. Читатели стали возмущаться, приводя аргументы о том, что я врач и военнообязанная, а значит, должна относиться к текущей ситуации как к войне. Но я не согласна: в стране не объявлена чрезвычайная ситуация, никто не обязует нас работать с COVID-19, и это просто работа, на которую я согласилась, потому что это интересно и хорошо оплачивается. Этот факт тоже почему-то задевает людей: врачей сейчас называют героями, но оплата их труда как будто нивелирует этот героизм или делает работу менее сложной и квалифицированной. Трудно объяснить, что зарплата не обесценивает мой труд и душевные затраты. Думаю, многие врачи с этим сталкиваются. Возможно, это такой общественный «запрос на справедливость»: многие люди лишись доходов, а у врачей они выросли, и при этом врачи у нас ассоциируются с государством.

Но есть и обратная реакция, и она очень радует. Моя коллега, тоже врач-онколог, стала рассказывать в соцсетях про наши будни, про небольшие трудности — например, что мы скидываемся и покупаем себе патчи для защиты лица от СИЗ, покупаем кофе. И было очень приятно, что наши друзья и даже бывшие пациенты стали предлагать свою помощь — нам присылают и кофе, и пластыри, и воздушные шарики, чтобы пациенты могли делать дыхательные упражнения. Один бывший пациент оплатил недельную доставку еды из кафе. Конечно, тут дело не в том, что мы не можем сами себе купить шаурму или патчи (можем), а в ощущении, что наш труд небезразличен другим, что о нас помнят и нас поддерживают, выражают таким способом свою благодарность. Это очень мотивирует.

Клиника оплачивает нам проживание в гостинице, питание. Есть служебный автобус, но он не всем удобен по времени, и сейчас работодатель пытается договориться со службой такси, а для сотрудников, которые ездят на машине, — сделать бесплатной парковку по всей Москве. У нас очень много административного персонала, который занимается документооборотом, — поэтому врачи делают именно врачебную работу. Я пишу только дневники и выписки пациентов, то есть то, для чего нужны мои медицинские знания, а уже другие сотрудники переносят записи куда надо, и я не трачу на это время и силы. Я довольна условиями работы и продолжаю считать, что это интересный и важный опыт. Я не знаю, на сколько меня хватит, и считаю, что имею право в какой-то момент уйти, если пойму, что не выдерживаю нагрузки — физической или психической. Не думаю, что кто-то имеет право за это осуждать.

ФОТОГРАФИИ: WavebreakMediaMicro — stock.adobe.com, photoraidz — stock.adobe.com